Газета Завтра Газета: Газета Завтра 502 (27 2003)

Надо было видеть этот чинный кортеж встречающих, прежде чем вся эта масса в беспорядке высыпала на перрон. Все стояли дружно в ряд. Впереди, никому не уступая ни пяди земли, выстроилась кавалькада носильщиков, запряженных в хромированные тележки. За ними — очередь совершенно далеких от нацболовского праздника граждан, встречающих кто тещу, кто любовника, кто жертву. Потом — клокочущая масса "лимоновцев" — ни один не мог выстоять на месте дольше десяти секунд, то и дело вливаясь во всеобщее броуновское движение. Центром их притяжения было ядро кортежа в лице Шандыбина, Алксниса и Владимира Бондаренко — этот триумвират стоял незыблемо, не сходил с места, организовывал пространство, превращая его в космическую троесолнечную систему. К нему липли репортеры, жаждущие автографа зеваки, докапывающиеся менты, очарованные девушки и сумасшедшие. На задворках пышного кортежа располагались люди, пребывающие в пограничном состоянии сознания: в то утро они бессовестно променяли миг встречи вождя на поиски благодатного пива. Обрамляли это шествие, пока стоявшее на месте, разнообразные личности. Тут мороженщица, позабыв про свою открытую тележку, развернулась на 180 градусов и вперилась в благородную фигуру какого-то нацбола. Там бомж словил удачу, наткнувшись на целую плантацию пустых бутылок, и лицо его было счастливо от всеобщего торжества. Вот какая-то бабулька из первых рядов, демонстративно отвернувшись от центра притяжения, ругала Шандыбина приличными пословицами и все повторяла: "Я так и предполагала, вот только размер его себе не представляла". Вот представитель власти с видом хозяина подошел к партийцам, потребовал справок, разрешений, паспортов и прочего, тут же был окружен заботой, снабжен ответственным человеком с кучей документов в руках и отправлен с глаз подальше в свою кутузку. Всё дышало, жужжало, маялось в ожидании, а Лимонов тем временем, миновав МКАД, глядел в окно на Москву и прикидывал, где тут в следующий раз расположить баррикады, явки, патрули…

Поезд "Саратов-Москва" показался вдали, и вся разноликая блистательная толпа торжественного кортежа, немедленно нарушив ряды, с воплями и грохотом ринулась на нужную платформу, заволокла ее всю, потекла к предполагаемому месту пятнадцатого вагона. "Наше имя — Эдуард Лимонов!!! Наше имя — Эдуард Лимонов!!! Наше имя — Эдуард Лимонов!.." — рванула звуковая бомба в центре Москвы. Тесно было, как на перроне, с зонтами здесь делать было нечего, развернутые флаги и транспарант, как переборки, сдерживали людское давление, не давая кортежу разлететься в клочья. Поезд уже близко, последние лихорадочные приготовления, кто-то страдает над предательской оберткой "шампанского", кто-то потерял очки — их уже раздавили, кто-то решил, пользуясь случаем, сигануть под колеса… Несчастные репортеры с нелепыми складными лесенками в руках рьяно пытались продраться сквозь живой лес туловищ и конечностей, чтобы исполнить свой профессиональный долг и первыми обосрать вождя в новостной передаче родного канала — но их не пускали и скидывали за борт. Наконец, под всеобщий гул и стук сердец, поезд подплывает и замирает. Тихо… Дверь открывается… Выпорхнула спешащая домой москвичка… Тишина… Вот он! Вождь! Выходит! Свободен! "Здравствуй, Василий Иванович!" — произнес с правильной интонацией Вождь и, словно муравьиная царица, влился во всеобщую жизнь и ликование, не растворяясь, однако, в нем.

Нацболовский хаос, обретший, наконец, свое истинное солнце, ринулся прочь из вокзала, поскорее на простор Москвы, на ходу обретая порядок и стройность. Во всеобщей спешке трудно было разобрать детали. Мелькали знамена, фотокамеры, лесенки, сломанные зонты. Ошеломленные лица прибывших вместе с Лимоновым пассажиров проносились в окнах замершего поезда. Дождь из "шампанского" был сладок. Кто-то на бегу орал в мегафон, но его звук не поспевал за нацболами. Кажется, к Лимонову подводили белого коня, но он сам, в окружении своей партии, быстрее всех скакунов очутился бы на воле. Очень быстро, вопя лозунги, сотрясая стены и души зевак, процессия вылетала из-под вокзального павильона. Злая бабулька была задавлена, бомж был подхвачен и унесен на территорию конкурентов, мороженщица за полминуты сделала дневную выручку и побежала вступать в НБП. Вот процессия, скандируя "Лимонов! Лимонов!", преодолела последний вокзальный зал с высокими сводами — казалось, что ты просунул голову в звонящий колокол, и перепонки вот-вот лопнут. Двери, лестница, площадь, Москва, ура! Толпа вытряхнулась из Павелецкого вокзала и оказалась вдруг посреди необъятного города. С разбегу остановилась. Оглянулась по сторонам — разгоряченная, радостная, очутившаяся в лакомых угодьях славы и долгой борьбы. Подтянулась, поправила повязки, бережно свернула, до поры, знамена. И, заговорщицки улыбаясь, отправилась заниматься делом — кто к репортерам, кто на заводы, институты, подвалы — растекаясь по мегаполису тонкими солнечными струйками.