Александр Ширвиндт - Бегун на стометровые дистанции (интервью)

Ведь это только ощущение, что мы круглые сутки вместе существуем, даже поговаривают, не зачинатели ли мы ныне модной ориентации. Но когда мы начинали, она еще была подсудна. У Зиновия Гердта как-то спросили: <����Скажите, а Ширвиндт тоже гомосексуалист?> Зиновий Ефимович ответил: <����Патологический. Он любит только баб>. Так вот если говорить об эстраде прежней поры, то там сложились замечательные пары: Миронова и Менакер, Миров и Новицкий, Тарапунька и Штепсель. Масса пар, которые постоянно были вместе. Мы другое дело. У нас все-таки разные семьи и рабочие графики, но обывательское ощущение такое, будто мы срослись пуповинами.

-- Учитывая, что родились вы в одном роддоме, образ подходящий.

-- Да, в роддоме имени Грауэрмана. Это знаменитый дом, который находился рядом с рестораном <����Прага>. Когда еще не существовало этой <����вставной челюсти> Москвы, Калининского проспекта, ныне Нового Арбата, там была Собачья площадка, потом Малая Молчановка, на стыке с Поварской -дровяной склад, где мы перед войной воровали дрова, а напротив стоял огромный роддом Грауэрмана, где появилось на свет очень много симпатичных людей. Когда построили Калининский проспект, его решили выселить, и нам звонил главный врач, с тем чтоб спасать роддом. Мы ходили в инстанции, рассказывали, что в нем родились Булат Окуджава, Марк Захаров, Андрей Миронов, масса других знаменитостей. Все возмущались, как можно сносить такой уютный дом, но чиновники нашли аргумент, что роженицам шумно рожать. Они, видимо, знали, что рожать надо в тишине. А поскольку мы оказались не очень опытными гинекологами, то не нашлись с доводами: раз так, тогда все. И этот роддом кончился. Мемориальной доски там нет, наверное, сами в складчину будем делать.

-- Кроме приключений на дровяном складе, вам из детства должна еще скрипочка запомниться.

-- Я шесть лет учился играть на скрипочке. Меня выгнали из музыкальной школы в шестом классе. Честно говоря, я надежд не оправдывал с самого начала, меня там держали просто из уважения к папе, который был скрипачом. А я все ждал, когда ж наконец это случится. Но, в общем, учеба пригодилась. Я играл во многих постановках: у Анатолия Эфроса, у Миши Туманишвили, у Марика Захарова в спектакле <����Чудак-человек>. Могу еще одним пальцем на рояле поиграть, но домочадцев не мучаю.

-- А на концерты в филармонию, где ваша мама работала редактором, вас брали?

-- Конечно, я на них часто ходил, тогда они пользовались большой популярностью. Это были классически сотканные сборные концерты на все случаи жизни. Очень качественные и разнообразные. Начинал всегда пианист или скрипач, Оборин или Ойстрах, потом выходила Максакова, за ней Лепешинская с балетным номером, затем пел Козловский, во втором отделении выступал какой-то чтец. Сейчас художественное слово, к сожалению, уходящая профессия, хотя есть люди, которые до сих пор на этом держатся. Но в основном то, что читают с эстрады наши артисты и сатирики, это фельетончики и миниатюры, а раньше на сцене блистали замечательные мастера художественного слова. Была целая плеяда потрясающих чтецов -- Яхонтов, Журавлев, Аксенов, Кочарян, исполнявших произведения классиков литературы. Например, Эммануил Каминка, который для меня был просто дядя Муля, обладал компьютерным мозгом и выучивал наизусть вот такие тома. У нас в доме издавна собирались прекрасные, давно ушедшие мастера. Многие из них проверяли на маме свои программы. Помню, когда мне было года четыре и Яхонтов приходил к маме читать новую программу, то сажал меня на колени, и я в течение полутора часов слушал совершенно для себя непонятный, бредовый текст. А он брал меня на руки для того, чтобы не жестикулировать и добиваться выразительности только словом. Так что в становлении Яхонтова я как тело сыграл очень большую роль.

-- Но вряд ли этим замечательным мастерам удавалось отгородиться классикой от жестких реалий того времени, приходилось ведь и на них реагировать?

-- Приходилось. Например, дядя Муля Каминка занимал пост заместителя секретаря партийной организации Московской филармонии. Когда потянулся эмиграционный поток на Запад, который начался с музыкантов и артистов, то их сразу стали поносить и клеймить. В филармонии после каждого заявления об отъезде собиралось партбюро, осуждало, выгоняло из партии, кто в ней состоял, но процесс этот все равно увеличивался день от дня. И вот однажды, когда клеймили очередного беглеца, Каминка сказал: <����Сейчас мы в узком кругу партбюро, и я хочу, пока никого нет, спросить. Мы тут осуждаем и изгоняем отщепенцев, людей, которые предают родину. А как вы думаете, тех, кто остается, мы как-то поощрять будем?>

Читать дальше