Юрий Шмаков - Знаки Амауты (Заметки о творчестве Евгения Сыча)

И смешалось время, как земля в горсти. Я вижу это, но не властен исправить. Я по-прежнему делаю все, как надо: ставлю выдержку, диафрагму, дальность - светофильтры почему-то не одеваются. Светофильтры, отсекающие тот свет, который не нужен, и пропускающие тот, который необходим, спадают с аппарата, не закрепляются - и все. Это не только неудобно, это меняет все дело". Да, это меняет все дело - на что бы ни обращал свой "объектив" писатель: на ожидающего казни Амауту или на соседа по лестничной клетке. Метод един, и причем тут фантастика?! Главный персонаж реалистического цикла Сыча - так называемый "маленький человек", наш с вами современник - коллега по работе, случайный попутчик (удобнее думать, что это не мы сами). В традициях русской литературы всегда было сочувствие такому персонажу, Акакию Акакиевичу всех времен, жалкому, забитому "винтику". Но те, кто повторяет известное "все мы вышли из гоголевской "Шинели", как-то, забывают, что вышли же, не остались. И традиции живы и плодотворны лишь тогда, когда они обогащаются, развиваются, соотносятся со временем - а сегодняшнее наше знание о человеке и мире иное, чем в прошлом веке, и мы знаем, какой страшной силой могут стать "маленькие человеки" - если одеть их в одинаковую форму и дать в руки автоматы. К "маленькому человеку" Сыч относится без сочувствия. Его Акакий Акакиевич - не зачуханный чиновник, а крепкий, спортивный мужик, у которого есть все, кроме одного - умения думать и принимать самостоятельные решения. В конце XX века, имея за спиной миллионы "знаков" - зафиксированные в книгах мучительные раздумья писателей и философов всех времен и народов о смысле жизни и предназначении человека и человечества, "маленький человек" Сыча остается на уровне "добровольцев", шагнувших с факелами к костру Амауты. И взобравшийся в поднебесье по фантастическим параллелям Семен из рассказа "Параллели" размышляет: "Так сходятся они или расходятся"? Точнее, сходиться они должны или расходиться? Точнее, черт бы с ними, с линиями, сказать-то что нужно, чтобы премию получить?" Обычно проблема выбора ставилась писателями как выбор между добром и злом, правдой и неправдой, честью и бесчестьем. Сыч показывает, насколько сместились понятия у сегодняшнего человека, который уже вполне естественно готов выбрать между двумя правдами, вопрос лишь в том, какая выгоднее. Ценен ли для общества такой человек? Нет, отвечает Сыч рассказом "Не имеющий вида" (сборник "Миров двух между", 1988 г.) - о человеке, превратившемся в телевизор. Исчезновение Егора, как и микроба Васи, осталось для человечества незамеченным, в мире не прибавилось добра и не убавилось зла. Отвергая традицию сочувствия к "маленькому человеку", Сыч продолжает традицию иную - человек должен осознавать себя не "винтиком", но личностью - самостоятельной в делах и мыслях, нашедшей свое, пусть скромное место в поступательном движении истории.. ...Знакомство мое с Сычом после того, 77-го года, семинара продолжалось, и я, читая очередной его рассказ, с радостью убеждался, что Сыч - настоящий писатель. И дело было не только в его прозе, приобретавшей все большую философскую глубину, не только в растущем литературном мастерстве, освоении все новых и новых образных средств. В условиях полной "непубликабельности" Сыч вел себя достойно - не суетился, не пробивал рукописи в печать, а когда все же эти рукописи попадали на редакторские столы, спокойно выслушивал предложения "убрать это и это, тогда можно подумать о публикации" - и забирал рассказы. Убрать он мог только лишнее, а лишнего у него в рассказах не было ни словечка, ни запятой. Его коллеги по молодежным семинарам публиковались в журналах, издавали книжки, писали ему дарственные надписи... но я ни разу не слышал от него слов зависти или обиды. Он просто работал - закончив одну вещь, отходил от нее, а сознание уже начинало мучиться следующим сюжетом. Я все думаю - в чем же причина упорного непечатания Сыча в Хабаровске? Ну, были, конечно, среди писателей и издателей активно не принимавшие прозу Сыча (что ж, это тоже позиция!). Но больше было других - доброжелательных, дававших положительные (устные, разумеется) отзывы. Дело, наверное, в том, что, при понимании прозы Сыча как явления литературы, никто не хотел рисковать. Прозу Сыча не с чем было сравнивать, чтобы сослаться - вот, мол, и в центральных издательствах подобное публикуют. Парадокс: если бы Сыч использовал свой талант для описания столь любезных сердцам наших редакторов банальных житейских историй и таежных приключений, у него давно бы вышла книжка - и не одна. Но тогда он не смог бы прийти к Амауте со своим фотоаппаратом. Были; однако, случаи, когда кто-то на самой нижней (по рангу) ступеньке шел на риск - и плотину "непубликабельности" тотчас прорывало. "Микроб Вася-с" впервые увидел свет в вузовской многотиражке. Затем его перепечатала газета "Дальневосточный Комсомольск". Затем он вошел а сборник "Дальневосточная юность". Рассказ "Параллели" был опубликован в "Молодом дальневосточнике" (хабаровская молодежка), потом в "Уральском следопыте" - и вот я читаю его в авторском сборнике. В этом - еще один парадокс издательского мышления: вместо того, чтобы бороться за право открыть талантливого писателя, первыми издать оригинальную рукопись, наши редакторы предпочитали брать вещи апробированные - но не мог же Сыч всю свою толстую папку рассказов и повестей пропустить через студенческую многотиражку! Да ведь об этом-то он и писал - о тех самых васях, семенах, егорах, боящихся - да и разучившихся - мыслить самостоятельно. О тех, кто, столкнувшись с уникальным явлением, уходящими в небо параллелями, например, думали лишь об одном - черт с ними, сходятся они или расходятся, как сказать-то нужно, чтобы, премию получить (а не выговор)? Ну а если установки нет, так лучше вообще делать вид, что и "параллелей" никаких нет. Но, впрочем, не исключаю и ситуацию с Амаутой и Верховным жрецом принципиальным противником подобных "знаков". Проза Сыча обладает высокой степенью "приложимости", может служить ключом для понимания времени и человека в нем. Было бы неправдой сказать, что Сыч не мечтал о книгах, признании, даже славе - это вполне естественное желание для человека, знающего цену своему труду. Были, наверное, и минуты отчаяния - время идет, написано много, а он все еще участник молодежных семинаров". Но, к счастью, Амаута изобрел знаки - и рукописи Сыча были включены в литературный процесс последних десятилетий - их читатели друзья по Литинституту, семинарам, просто по хабаровскому житью. И была вера в будущее. В "Интервью из будущего" ("Литературная газета", 09.10.85) гипотетический директор несуществующего издательства "Фантастика" говорил о том, что в 2000 плюс-минус икс году в активе издательства произведения хабаровчанина Евгения Сыча. Этим можно было утешаться... Будущее наступило раньше, чем мы его ожидали. "Приметы живительных перемен" - так назвал Александр Рекемчук предисловие к сборнику Евгения Сыча "Параллели". Сейчас немало говорится и пишется о тех потерях, которые понесла наша литература в те годы - в пору общественного застоя, скованности мысли и активного действия личности, - говорит Рекемчук. Нынче в статьях некоторых критиков даже появился жупел потерянного поколения". С этим термином, однако, нужно обходиться осторожно. Ведь именно это изречение Гертруды Стайн ("Все вы - потерянное поколение") использовал в качестве эпиграфа к своему роману "Фиеста" Эрнест Хемингуэй - великий представитель той плеяды, которая не только создала эпоху в литературе, но и стала гражданской совестью прогрессивного движения антифашистской борьбы на Западе". С этим высказыванием А. Рекемчука нельзя не согласиться. Молодые писатели с трудной литературной судьбой - никакое не "потерянное" поколение, напротив, сохранившееся, сохранившее верность тем ценностям и идеалам, без которых немыслим настоящий писатель. "Годы застоя" - удобная формулировка для микробов семенов и вась, но не для Амауты, изобретающего знаки независимо от того, "какое сегодня тысячелетие на дворе", просто потому, что их надо изобрести - чтобы вернуть микробу Васе нормальный человеческий облик. Да и какой застой может быть у мысли, боли, правды? Правда, заключенная в жестких конструкциях и гибких метафорах прозы Сыча, существовала, поскольку была написана, и вышла к читателю. Нам остается лишь сделать шаг навстречу писателю и войти в его странный, фантастический - и такой реальный мир.