Уильям Берк - Геринг, брат Геринга. Незамеченная история праведника

Hexenhäusle относится к первому случаю. Когда мы проходим между кабинками, некий завсегдатай, как будто позаимствовавший у товарища Ленина бородку и лысину, приглашает нас выпить с ним. Мы объясняем, что сперва должны устроиться, и он вопрошает с ухмылкой старого проказника: “ Zimmer ohne oder mit Frauen ?” “Сегодня без дам”, – отвечаем мы. “Ну давайте по маленькой”, – не унимается он. “Ну хорошо, но только по маленькой”, – сдаемся мы. Кроме того, что-то есть в усталых глазах этого человека – понимаешь, что на своем веку он повидал всякого.

Он уходит за стойку и набирает в фарфоровые кружки два нефильтрованных пива из местной пивоварни, Kaiserbräu, – выходит, наш завсегдатай совсем не обычный, а особенный – клиент, которому принадлежит бар. Он подталкивает нас к столу, за которым два пенсионного возраста выпивающих ведут оживленный спор. Наш баварский друг представляет их как приехавших из Süddänemark (Южной Дании), то есть на самом деле с севера Германии, тонкие культурные и диалектные различия между германскими областями для немцев – неиссякаемый источник шуток. Акцент гостей действительно подтверждал их происхождение, поскольку мы прекрасно понимали их Hochdeutsch (немецкий по учебнику, который ассоциируется с северной Германией), а к местному наречию нашего хозяина пришлось привыкать.

Со времени моего переезда в Германию мне с трудом даются не только диалектные нюансы немецкого, но и сама его логика. С каждым новым выученным словом меня поражает, насколько буквальным, прямолинейным и, осмелюсь сказать, неизобретательным способен быть этот язык. Тому, что вместо придумывания целого нового существительного берутся два существующих слова и просто составляются в третье. Например: Stinktier (пахучий зверь – скунс), Tintenfisch (чернильная рыба – каракатица), Leichenwagen (трупная повозка – катафалк), Süßstoff (сладкое вещество – подсластитель), Handshuhe (обувь на руки – перчатки), Hungersnot (голод и бедствие – голод), Selbstmord (убийство себя – суицид) и т. д. Ту же самую логику можно применить и к глаголам. Временами кажется, что каждое предложение можно закончить добавлением слова machen (сделать). Saubermachen (делать чисто – чистить), freimachen (делать свободным – высвобождать), kurz machen (делать коротким – укорачивать), party machen (делать гулянку – гулять)… ЕСЛИ СОМНЕВАЕШЬСЯ, ВСЕГДА ДОБАВЛЯЙ MACHEN !

С разговорами и подшучиваниями мы с северянами и баварцами на самом деле начинаем Party machen . За нашим столиком не смолкает смех, моя кружка не успевает пустеть – каждый настаивает на том, чтобы меня угостить. В перерыве между приступами хохота нас спрашивают, зачем мы здесь. “Геринг”, – отвечаем мы. Глаза нашего жизнелюба-хозяина зажигаются. Не вынимающий изо рта сигареты, с хриплым голосом многолетнего курильщика, он оказывается просто кладезем информации о Герингах. Он прожил здесь весь свой семьдесят один год и теперь рассказывает, что ребенком помнит, как Герман захаживал в этот самый Gasthof , хотя его отец, тогдашний владелец заведения, и не был членом партии. Это самое обстоятельство, судя по его словам, чуть не привело отца к конфликту с нацистскими властями. Однажды местный партийный бонза пришел сюда забрать его на допрос. “Только он тогда ушел на охоту!” – заканчивает наш хозяин со смехом и кашлем.

Из воспоминаний военного времени, которыми он нас потчует, одно звучит особенно ярко, несмотря на прошедшие шестьдесят лет. Он рассказывает, как Герман, бывало, приезжал сюда на своем Bundeszug (правительственный поезд), забитом до отказа сокровищами искусства, экспонатами, “реквизированными” из различных музеев и частных галерей по всей Европе. Направляя свой обрубленный указательный палец – который он не прячет, а скорее специально выставляет напоказ – в направлении замка, наш хозяин шутит: трофеев было так много, что после их размещения замок каждый раз как бы преображался. Один раз он напоминал какой-нибудь замок в Силезии или Богемии, другой – Лувр.

Он разражается каркающим смехом, который переходит в настоящий приступ кашля. Лечится все это мятным леденцом и еще одной сигаретой. Продолжая, он говорит, что, несмотря на такую неприглядную черту характера, в городке Германа любили. По его словам, Герман финансировал все церемонии причастия и конфирмации городских детей, оплачивая дорогие наряды и все необходимое для праздника.

Пытаясь повернуть его в нужную мне колею, я напоминаю, что мой интерес главным образом – это младший брат Германа, Альберт. Тот, кто спасал евреев и политических. Либо в силу большей оторванности от реальности, чем нам показалось, либо просто недослышав, хозяин продолжает рассказывать о Германе, заметив только не очень веселым тоном: “У Германа в школе лучший друг был евреем, но никто не знает, почему у него поменялось отношение к ним”. А что же Альберт? “А, Альберт! – откликается он с отсутствующим выражением на лице. – Никто ничего толком об Альберте не знает”. Герр Бетцельд был прав. Кажется, что, как и для учебников истории, для жителей Нойхауса-на-Пегнице Альберта Геринга не существовало.