Герберт Уэллс - Что означает для человечества прочный мир

Лично я не стал бы утруждать себя приездом в Вашингтон и не стал бы интересоваться всеми этими мирными договорами, трудиться и совершать ошибки, чувствовать свое бессилие, тревожиться и приходить в отчаяние, если бы все это нужно было только ради заключения мира, плоского, бессодержательного, — просто мира. Я не понимаю, почему убийство нескольких десятков миллионов людей, которые и так бесславно умрут через несколько лет, или разрушение множества ничем не примечательных, довольно уродливых и неблагоустроенных городов, или, наконец, уж если об этом зашла речь, полное истребление рода человеческого и перспектива для меня самого погибнуть от бомбы, пули или чумы должны подвигнуть меня на совершение такого огромного усилия. Стоит ли беспокоиться, чтобы заменить страдания пустотой и унынием? Скука — самое худшее, самое невыносимое из всех зол. Все мы где-нибудь умрем. И редкая смерть столь болезненна, как хорошая зубная боль, или столь тягостна, как жестокое несварение желудка; на мягком смертном одре мучаются иногда сильнее, чем на поле боя; да и, кроме того, всегда есть надежда урвать счастливую минуту и луч солнечного света. Но я движим глубоким непоколебимым убеждением, что моя собственная жизнь и жизнь всех вокруг меня далеко не так хороша, как она могла бы и должна была быть. Все эти войны и национальные конфликты, это дурацкое махание флагами, бахвальство и толчея не столько меня пугают и приводят в отчаяние, сколько утомляют и раздражают. Я хорошо знаю, что могут принести нашей жизни наука и образование, и мне просто не дает покоя мысль о прекрасных целях, на которые можно направить человека и все его блестящие способности. Для меня война — не трагическая необходимость, а кровавая бойня. И о своей Европе я думаю не как мелкий слизняк, в чей мир вторглись гигантские злые силы; я думаю о ней как человек, в чей цветущий сад ворвались свиньи. Бывает пацифизм от любви, бывает от жалости, бывает от коммерческого расчета; но иногда источником пацифизма оказывается голое презрение. Мир, в котором мы живем, вовсе нельзя назвать обреченным, да и подбирать для него другое такое же благородно-трагическое определение тоже не стоит; это просто мир, самым дурацким образом испакощенный.

Неужели никто так и не осознает, каким цветущим может стать наш сад, как можно еще спасти его от разрушительной тупости старых раздоров и обид, которые губят и вытаптывают в нем все живое? Если весь мир воодушевится единой целью, если приостановятся всеобщие распри и разрушения, неужели мы не поймем, какие возможности открывает перед человечеством наука?

Я не стану предаваться мечтам и предвкушать радость будущих научных открытий; я могу только надеяться, что известные и проверенные на опыте изобретения распространятся по всему миру и что богатые знания, накопленные в лабораториях и библиотеках, действительно будут использоваться на благо и улучшение жизни всего человечества.

Обратимся сначала к самым простым, повседневным сторонам материальной жизни; за последнее время тут произошли огромные перемены, и поэтому легче всего вообразить себе, какие здесь наступят улучшения, если можно будет ослабить слепую ненависть и прекратить борьбу, так чтобы во всех делах человеческих — международных и общественных — господствовал дух великодушия и общности интересов.

Возьмем хотя бы транспорт — это важнейшая забота общества. Его уже сейчас можно серьезно улучшить. Для этого имеются рабочая сила, мастерство, знания и весь необходимый материал. Есть все, кроме мира и понимания общей цели. Сейчас стальными рельсами опоясана лишь часть обитаемого мира; обширные пространства Азии, Африки и Южной Америки не имеют ни железных, ни шоссейных дорог, поэтому их богатейшие естественные ресурсы остаются под спудом. Хороших шоссейных дорог пока еще чуть ли не меньше, чем железных дорог; в сущности, обилие их мы находим разве только в Западной Европе и в высокоразвитых районах Соединенных Штатов; есть несколько широких магистралей и в таких странах, как Индия, Южная Африка, и других. А во многих районах Европы, особенно в России, шоссейные и железные дороги вообще приходят в негодность. Многие точки земного шара до сих пор достижимы лишь для специально оснащенных экспедиций; для обычных путешественников они так же недоступны, как обратная сторона луны. И если вы начнете вдумываться, почему дороги и железнодорожный транспорт не только не развиваются, но и во многих местах приходят в упадок, то почти в каждом случае вы наткнетесь на политические рогатки, на национальную или государственную конкуренцию. Вот причины, которые закрывают для нас половину мира, а вскоре, быть может, закроют чуть ли не весь мир. А вспомните наши шоссейные и железные дороги: как они жалки и неудобны, даже в Америке и Англии, по сравнению с тем, что могло бы быть!