Андрей Битов - Пушкинский том (сборник)

Я посмотрел на золотые небеса и… увидел! С тех пор… Спасибо, папа!

С тех пор… (Папе в этом году 100 лет.) С тех пор, возвращаясь белой ночью под утро домой, стараясь придумать себе оправдание, я неизбежно бормочу:

И ясны спящие громады / Пустынных улиц…

Какая точность! – восхищаюсь я, совпадая с ней физически, впечатывая шаги в этот бессмертный размер, и лицо мое приобретает невиноватое выражение.

Чем более я восхищался, тем менее понимал.

Попытка понять поэму превратилась в преследование, сходное по типу с описанным в поэме.

Странно, однако, что «Белеет парус…» и «Медный всадник» существовали некоторое время (1833–1836) одновременно в виде рукописи. Пушкин не знал, и Лермонтов не знал…

Насмешка неба над землей (1833).

Как будто в бурях есть покой (1832).

«Это была „Середина контраста“ – работа Левы о „Медном всаднике“. <���…> Он прочитал сейчас о Государстве, Личности и Стихии – и охнул: Господи, неужели это он, Лева, написал?! <���…> о середине контраста, о мертвой зоне, о немоте, которая есть эпицентр смерча, тайфуна, где – спокойно, откуда видит неуязвимый гений! Про главное, про гениальное, немое, опущенное, центральное – про ось поэмы!..» («Пушкинский дом», 1970)

Хотелось бы мне сегодня заглянуть в черновики Льва Одоевцева! Что он имел в виду?? Иронизируя над его вдохновением, что имел в виду я сам?

Не более, чем то, что «Медный всадник» велик именно тем, что в нем НЕ написано: зияющей бездной между торжеством Вступления и нищетой Повести.

Это я сам. А про «эпицентр смерча», что меня теперь особенно донимает, это не я, а Лева додумался. И сумел убежать от автора.

«А вот что окончательно и навсегда непонятно: как это у наших классиков выходило… От Пушкина до Блока – всё непонятно как. Как можно было „Медный всадник“!.. Ума не приложу.

На берегу Варяжских волн / Стоял глубокой думы полн / Великий Петр. Пред ним катилась / Уединенная <���река?>.

Однажды близ пустынных волн / Стоял задумавшись глубоко / Великий муж. Пред ним широко / Неслась пустынная Нева.

Однажды близ Балтии (ских) волн / Стоял задумавшись глубоко / Великий царь. Пред ним широко / Текла пустынная Нева / <���…И в море…> Челнок рыбачий одиноко.

На берегу пустынных волн / Стоял задумавшись глубоко / Великий царь. Пред ним широко / <���Неслась Нева>. Текла Нева – Смиренный челн / На ней качался одиноко [20].

„…По ней стремился одиноко…“

Что за удивительная ощупь! Нет, это не поиски слова. Это извлечение из… Откуда? Из чего-то сплошного, что представало поэту. Ни одно слово не совпадает в первом варианте первой строфы с конечным вариантом. Кроме разве точки посреди третьей строки, вокруг которой, как вокруг оси, и крутится водоворот вариантов. До чего же похоже на саму воду, на саму Неву!..

Еще потоптался:

Сосновый лес <���по> берегам / В болоте – бор сосновый Тянулся лес по берегам / Недосягаемый для солнца

И вдруг пошло! Как по-писаному…

Поэма как бы не пишется – она проступает, словно она уже была, а Пушкин ее лишь достал оттуда. Откуда?

Головокружительно последовательное чтение черновиков поэмы. Она приподнимается, она растет, она проявляется (как фотопластинка, не при Пушкине будь сказано) – не последовательно слово за словом, строка за строкой, а – вся целиком, своим рождением еще раз повторяя рождение города и затопление его:

Единство формы и содержания достигает такой степени, что уже непонятно, что чему подобно: едино так, что волну от строки не отличить. И не только потому, что сами мы тому не свидетели, все было именно так, как написал Пушкин. Как свидетелю и ему не повезло: и то вековое наводнение (1824), которому он мог быть свидетелем, которое могло бы его навести на опыт и на мысль, он „пропустил“ – его наблюдал Мицкевич. Точна судьба! Конечно, Пушкин много „знал“ и много „думал“ до поэмы. И про Петра, и про Петербург, и про Россию, и про Стихию… Но как очевидно, что поэма подступала к нему не в виде накопленных впечатлений, мыслей и строк, а неразличимой, угрожающей, точной, немой массой, неким телом, уже бывшим вовне, уже существовавшим, требовавшим лишь непосильного воплощения.