Николай Никонов - След рыси

В прошлую зиму кот так отощал, ослабел от бескормицы, что, наверное, замерз бы, не попадись ему след раненого лося. На лосей кот никогда не нападал, а тут он выследил бурого великана на перевале через каменный гребень недалеко от своего логова. Лось, шатаясь, переступал по глубокому снегу, завязал, останавливался в трудном изнеможении, стоял, клоня шею в снег, с длинной, уродливо губастой морды рвался булькающий хрип, шел пар и сосульчатой бахромой висела кровь; отдохнув, лось двигался дальше, иногда со стоном валился, оседал на задние ноги, но тут же и напрягался, вставал, раскидывал снег и опять шел. В снегу и справа, и слева оставались черные кровяные просечки. И даже этот умирающий зверь дался коту с великим трудом. Лось таскал кота на загривке по чаще и снегу, меж валунами, дважды сбрасывал, ударом копыта сломал ребра и, как знать, не отбился ли бы совсем, если б не две раны: в боку и в животе. Лось пал, своей смертью спасая израненного кота. Весь остаток зимы кот и его подруга кормились мясом этого лося и оставили, когда оттеплело, оттаяло болото, прилетели с юга нарядные утки, затоковали тетерева, проснулись лягушки…

А лося доели сороки, сойки, синицы, ежи, жуки и муравьи. В лесу и кости не пропадают даром. В лесу каждый житель бессмертен — ведь и погибнув, тотчас переходит он в тела и души других существ, живет в их обликах и смотрит их глазами, переходит в их племя, в пищу цветам и травам, и так до. нового своего рождения, что безвременно и мгновенно, пока жива Земля и живо Солнце, и еще выше Земли и Солнца — то, что есть бесконечность…

С юга, с востока и с запада небо светилось сполохами города. Год от году становились они ярче, ближе, не гасли и в самую глухую пору, — в самую темную ночь небо от города было бессонно, устало накалено. Только к северу цвет небосклона менялся, мирная синева была там, и туда звал кота его инстинкт — голос матери матерей — всегда ясно живущий в нем и во всем живом — голос природы.

Голос этот то дремал, то обострялся и всегда начинал томить, если кто-то тревожил кота, а теперь его пугалу постоянно. Все больше людей было в его лесу. Они являлись на рычащих, воющих машинах, бродили пешие и были так же крикливы, пахучи, как их машины. Было в их криках, кострах, в нефтяной сладкогадостной гари, в остроте бензина, пряной одури табака, едкости спирта и кислом холоде железа что-то опасное и безнадежное, что доводило кота до глухого недоумения, едва натыкался он ночами на места людских стоянок и, не подходя близко, принюхивался к тягучим струям, идущим от брошенных бутылок, банок, мазутного тряпья и клочков газет. Были существа ужасно неопрятны, не в пример коту, который никогда не оставлял незарытым ни свой помет, ни погадки из шерсти и перьев, которые отрыгивал время от времени и тут же закапывал, принюхивался, долго проверял — хорошо ли зарыто. Он знал людей и боялся их, никогда раньше не были они в лесу в таком числе, такими шумными артелями, были они без машин, чаще в одиночку, и всегда он просто избегал встречи, всегда успевал услышать и увидеть двуногого задолго до того, как тот мог увидеть его сам. Инстинкт тянул, пугал: «Уходить, уходить…» Так переводилось на людской язык гнетущее кота чувство. Уходить дальше к синему северу, где нет ни гула, ни людей, тяжелых запахов, всего опасного, что явилось сюда. Уходить, потому что уже мало пищи, исчезает еда, слишком опустел лес, стал негоден для охоты.

И кот, наверное, давно ушел бы, не будь он из породы животных, слишком привязанных к родным местам. Все кошки возвращаются к дому, к жилью, если живут вместе с человеком, к лесу, где родились, если судьба отгонит их от родных мест.

Кот прятался в самой глубине леса, уходил в колодник и в болото подальше от шума и людских голосов. Может быть, надеялся, что люди уйдут, — они всегда в конце концов уходили, — может быть, его останавливало нечто, что было так же сильно, как свойство кошачьей оседлости, или еще сильнее: ярко-пятнистая кошка, с которой он встретился год назад и безмолвно уступил ей половину нелегкой добычи…

Прежде была у кота другая большая и сильная ловчая кошка, он потерял ее уже три весны, кошка исчезла, и три осени, храня верность и память, он искал, звал и ждал ее, пока не появилась эта, встретившая кота не то чтобы враждебно, а лишь настороженно и опасливо. Кошка была совсем молодая, двухлетка, и хоть встретились они осенью, в сезон, когда у рысей пора любви, кошка все уклонялась от его ласк, не принимала их притворно и непритворно, уходила, пряталась, и он то и дело искал ее. Но зимой пришел голод, и они вместе охотились, были постоянно вместе, и так прожили до весны, когда самки рысей опять начинают сторониться самцов, и кошка вновь стала прятаться и уходить. А он искал ее по всему лесу, искал след и запах и, находя, громко довольно мурлыкал, закладывал уши, полыхал глазами, когтил деревья и тер о них усы. Он заявлял всему лесу, что лес принадлежит ему и кошка принадлежит ему, что никому не уступит он ее без отчаянного боя, что он силен и ловок и готов драться за этот лес и за кошку с любым самцом из породы рысей…