Николай Никонов - След рыси

Все рядится в лучшую одежду свою: земля в зелень, поле во всходы, береза в мелкий пасхальный лист и небо в самые нежные тона — так женщина весной, гадая, не пора ли надеть все легкое и новое, долго стоит втихомолку перед зеркалом, обнажаясь, разглядывая себя с грустью ли, с радостью ли, — но всегда с надеждой… Ярок наряд чернобородого древнего петуха-глухаря, голубой бронзовой патиной мерцает каждое перо крыла, а хвост покрыт узорчатой изморозью, как воспоминание о зиме, красные печати весны несет на груди певучий реполов-коноплянка, а бабочкам, жукам и селезням-самцам как будто второпях раздала природа все свои радуги — никто не может перещеголять ее. Склонитесь художники перед первой талой лужей, вглядитесь в рассветы и в закаты над крышами, во все, что цветет над Землей и отражается в ней ясно-желтым, сиреневым, голубым, оранжевым, фиолетовым, фосфорно-светящимся и воздушно-лунным, — где вам, художники, — бедны ваши краски!

К весне все возвращается… Летит скворец, не зная расстояний, к шелестящему старому скворечнику, за тридевять земель, и ночью является к своим кустам в овраге соловей, летят журавли редеющей год от году стаей, бежит коростель, машет чибис, ищет прежнее нерестилище щука. И меж людьми тоже бывает: бросает все, возвращается с плачем к верно ждущей его жене загулявшийся мужик, и уходят от жен тоже чаще всего весной…

Не было рысей в северном постылом лесу. Ни одной кошки не отозвалось коту кротким добрым вскриком, и, промаявшись так до первого тепла, исходив словно всю тундру, кот опять двинулся туда, назад, в свой лес, где ждала, — мнилось ему, — та пятнистая кошка с узким следом и яркой шкурой. Снова шел он ночами и днями, охотился мимоходом, выбирал самый прямой и короткий путь. Дорога назад и в самом деле была короче и даже вырубку-пустыню кот одолел за пару ночей, отлеживаясь днями в кучах навороченного как попало, обтаявшего уже сушняка. Опять запахло в лесу человеком, опять услышались голоса, опять пугал гул и грохот машин, гром падающих деревьев, запах дыма и мазута.

Однажды утром кот вышел на длинную просеку, бесконечно прямую и узкую. В дали ее он увидел скученно копошащиеся черные фигуры, машину с вышкой, люди тянули, укладывали что-то блестящее на ровные черные обрубки. Мерзко пахло оттуда какой-то едучей дрянью. Дергая хвостом, встряхивая ушами, кот бросился прочь, подальше от опасной просеки, от голосов и звуков. Он отошел далеко в сторону и снова повернул прямо на юг в направлении на свой лес, к своей кошке, повинуясь безошибочному компасу инстинкта.

К своей кошке… Шкура ее, давно уже выскобленная, выделанная и продубленная по-новому лучшими мастерами, красовалась в витрине фирмы Аверелли с этикеткой: «Русская рысь… Ковер. Экстра» — вместе с другими шкурами и мехами, которым в конце концов дано было стать шапочкой на чьих-то силоновых кудрях, накидкой на чьей-то худобе либо раскормленности, роскошным манто…

Ничего этого не знал кот, как не знал и лесной муравей, вылезший по зову солнца строить и надстраивать свое земляное и хвойное жилье. Не знал, что над ним есть другой мир с иными муравейниками, с цветными телевизорами, с войнами и дьявольскими бомбами и теми, кто создал бомбы, но точно так же не подозревал, что может быть и третий, и девяносто третий и бесконечно третий мир над ними, осмысление которого будет ли еще и когда — неведомо…

А люди, которые стояли сейчас подле обтаявшего муравейника на опушке и подставляли руки шевелящимся коричневой живой кашей, постреливающим кислотой муравьям, сначала осматривали свои руки, потом обнюхивали, а потом пробовали на вкус.

— Кисло, — говорил один, тот, что был повыше, парень в дубленом и залоснившемся у карманов черном полушубке ведомственной дорожной охраны с коротеньким автоматом, неуставно перекинутом через плечо. Его напарник, судя по круглому лицу со сросшимися на переносье бровями, — узбек, тоже в полушубке, держал автомат в руке и, не отвечая, вглядывался в лесную чащу.

— Кто там? Чего?

— Тс… Идет.»

— Кто?!

— Идет… Сыматры… Звер? Видишь?

— Какой зверь?

— Е-е… Ай… Нэ вижю… Вот она… Апят… Вон… Звер… Сама в зону зашла… Стрэлят?

Вместо ответа старший вскинул автомат к плечу и крикнул: «Стоять!»

Серо-рыжее безответно мелькало в подлеске.

По-сорочьи крякнула автоматная очередь.

Оба вприскочь бросились туда, где мелькнуло рыжее, но попали в надув — серый рыхлый снег не давал бежать. Пока выбирались, обегали его, нашли лишь нечеткие круглые следы, пятна крови на льдистом крошеве и клочки шерсти. Идти по следу было нельзя — не оставишь пост. И, переругиваясь уже, побрели обратно. Были рассержены: младший за то, что увидел первым, а не выстрелил, старший за то, что истратил треть рожка и теперь, наверное, придется отвечать…