Сергей Хелемендик - МЫ… их!

Когда мы подозреваем сегодня кого-то из олигархов в патриотизме, мы им страшно льстим. И тем не менее подозрение это небезосновательно: большинство этих людей на Западе жить не захотят и не смогут. Значит —наши, значит — патриоты, значит — молодцы.

Слабость лидерства на официальном уровне государственной иерархии в России сегодня компенсируется силой неофициальных параллельных структур власти, которые сначала называли словом «мафия». Потом перестали называть — мафией сегодня кличут безобидных шестерок, возящих героин поездом Душанбе-Москва. Прижилось слово «авторитет», «авторитетный».

Вполне возможно, что новые вожди России и других посткоммунистических стран выйдут из этой среды авторитетов. Во всяком случае, сегодняшний смотрящий вор в законе обладает большей властью, чем официальные структуры. И появление авторитетов на выборах губернаторов и мэров крупных городов может оказаться только началом.

Россия всегда была разбойничьей страной, в России разбойники много раз объявляли себя царями и собирали под свои знамена грозные армии. И если сегодня обычные люди обращаются не в милицию, а к авторитету для решения своих проблем, то в появлении царя-разбойника была бы бесспорная логика.

С самого начала перестройки раздавались голоса о военной диктатуре и русском Пиночете. Идея эта оживала многократно и не умерла до сих пор. Идея утопическая, но важная, потому что воинская мощь народа есть, вероятно, главный объективный показатель его силы и жизнеспособности.

Военная диктатура немыслима без активной позиции армии. В этом случае армия выступает как самостоятельная сила, как субъект, занятый политическим творчеством, а не как тупой охранник, нанятый за деньги. Там, где традиция военной диктатуры сложилась исторически: в некоторых странах Латинской Америки, Азии и Африки, — как ни вертят демократию в руках, всегда получаются вариации на тему Пиночета.

Военная диктатура невозможна без сословия воинов, которое в России жило веками и перестало существовать по причине деградации монархии и дворянства. Если бы Сталин прожил еще тридцать лет после Второй мировой войны, у России, возможно, появилась бы основа советской военной касты — условия для ее возникновения после 1945 года были благоприятными. Если бы вождь не слабел, он, возможно, не боялся бы генералов-победителей так сильно и осознал необходимость обновления сословия воинов для России.

После смерти Сталина шансы стать русским Бонапартом были у маршала Жукова. Он единственный из военных за всю советскую историю мог претендовать на русский престол, но претендовать не стал. Что не спасло его от опалы.

Остальные попытки завести у нас военную диктатуру скрыты завесой тайны. Можно высказать обоснованное суждение: если этого не сумел маршал Жуков, то никто из тех, кого прочили в военные диктаторы после него, не годился маршалу в подметки. Апофеозом беспомощности советских генералов стал переворот 1991 года — ни министр обороны Язов, ни председатель КГБ Крючков, войдя в эту странную хунту, не ударили пальцем о палец.

Советская цивилизация воспитала послушных военных — слишком послушных для такой страны, как Россия. И роль Сталина в абсолютном подчинении военных сначала партийной олигархии, а потом демократам, решающая: советские генералы и маршалы до сих пор помнят, что произошло с посмевшими поднять голову, включая родного сына Сталина Василия. Вот почему голос военных, как правило, голос разумный, квалифицированный, не принимался в расчет при принятии роковых решений — о ракетах на Кубе или об Афганистане.

Сказанное не значит, что новый вождь или новые вожди России не могут вырасти в военной среде, но это должны быть и новые военные, а их нет и им неоткуда взяться. Армию никто не перестраивал, не реформировал, ее просто развалили и опустили на не свойственный для России мизерный уровень, которому и соответствовали слабые попытки генералов стать политиками.

Из заметных фигур вспомним Рохлина, Руцкого и Лебедя. Есть нечто, объединявшее этих людей — непригодность к политике вообще и российской в особенности. Ни один из них не понимал даже самые простые и лежащие на поверхности причинно-следственные связи происходивших событий. Ни один не отдавал себе отчета в собственном непонимании. Поэтому каждый был сразу окружен плотной толпой манипуляторов и стал фигуркой на шахматной доске — в чужих руках. И в качестве фигурки, иногда пешки, был разменян.