Впрочем, читатели Золя, знакомые с «Манифестом коммунистической партии» (1848) или с операми Р. Вагнера («Золото Рейна»), могут сделать предположение, что этот грозный призрак-мститель вырос из двойной бездны – как изнутри, так и извне, из буржуазных «аппетитов» (безудержное обогащение нуворишей; грубые, или «жирные», по Золя, чувственные буржуазные удовольствия; насилие богатых над слабыми – от женщин до животных). Проклятие денег, прибыли, акций, эксплуатации переродило природу, сделало её противоестественной. И вот, читается в эпосе Золя, поруганные любовь, материнство, земля, труд взывают об отмщении и очищении, об «апокалипсисе нашего времени», о выходе на арену естественной истории, подводящей итог квазиимперской фазе своего развития, анонимных (подземных) сил голода, эроса, крови, новых «гуннов».
Итак, «Ругон-Маккары» посвящены возмездию в действии и актам этой космогонической драмы. Золя настаивает на том, что он прежде всего не политик (хотя его антибонапартизм несомненен), а «естествоиспытатель» и по преимуществу придерживается этой позиции, подчеркнув её названием последнего романа цикла («Доктор Паскаль», 1893).
В нём, как и в других романах цикла, намечена вера в грядущую регенерацию материи общества, в преодоление социальной болезни и почти что мистическое отношение к людям труда, незаметным капитанам эволюции, к плоти, к любви, к целостности бытия, выстроенного на положительных основаниях. Поэтому частые обвинения Золя в «смаковании» всего безобразного или запретного, в недостатке «типических» обобщений принадлежат читателям и идеологам либо ограниченным, либо заведомо предвзятым.
Эдуар Мане. Портрет Эмиля Золя, 1868 г.
Золя как художник безусловно честен, искренен, гуманен, и даже в деталях изображая низкое (такова современность, читается у него!), он едва ли может ввести кого-то в соблазн – иными, правда, могут быть эротические картинки у арт-натуралистов, таких как Мопассан или его русский визави Бунин. Золя нет-нет да и выступает вопреки своей поверхностной антиклерикальности именно с позиций писателя, который как лирик несомненно знает, что такое рай, райское и с позиций этого своего христианского биологизма критикует современное падшее общество. Неожиданное сочетание натурализма с христианством придаёт лучшим произведениям цикла характер одновременно и конкретный, и символико-аллегорический.
В этом Золя весьма и весьма современен, а также выгодно отличается от тех нынешних натуралистов прозы или кино, брутальный, «золаистский» социальный критицизм которых опирается при показе современного левиафана либо на дежурные эффекты холодного рацио, либо на неверие. Многие из романов Золя крайне акутуальны, они написаны словно о сегодняшнем дне.
Так, Нана в одноимённом романе имеет множество лиц. Она и роскошное тело (сама «секс-бомба», прелести которой сводят с ума весь Париж), и подобие животного (сцена на скачках), и сочетание звезды, как сказали бы сейчас, шоу-бизнеса с бездарной дивой (чья сенсационная слава указывает на место индустрии развлечений в современном обществе), и губительница империи (она топчет ногами расшитый золотом камергерский мундир Мюффа – кинематограф обратился к подобным сценам во второй половине ХХ в.), и половое безумие, переходящее в безумство войны (крики «в Берлин!» в заключительной главе), и справедливая мстительница за всех «отверженных», и подобие апокалипсической Вавилонской блудницы («золотая муха», чей укус смертелен), и новая богиня (Нана - одно из имён Астарты, древней малоазиатской богини любви).
С другой стороны, не всё во французском обществе, по Золя, подлежит распаду. Это прежде всего относится к гению новейшей цивилизации и той порождённой им рукотворной среде, которая как бы обособилась от «падшего человека» и жаждет независимого, более радостного существования. Таковы в изображении Золя магазины, железные дороги, рынки, биржи, шахты, прачечные, парижские улицы. Однако в общественном организме всё неумолимо взаимосвязано. Поэтому от несколько гротескных на их фоне людей им передаётся не только энергия созидательного труда, но также и импульс насилия, в результате чего эти ожившие материальные сущности (паровоз с женским именем «Лизон» в романе «Человек-зверь») моментами вырываются из-под контроля, по-человечески любят и ненавидят.
В лучших романах Золя имеется несколько пластов. Первый связан с магистральной темой цикла (протест против искажения природы человека в империи), которая зачастую трактуется сатирически и даже гротескно. Второй – с социологией интересующей Золя в данный момент профессии. Третий – с эротической темой, трагическим мотивом неудовлетворённого желания. Наконец, Золя нередко напоминает о себе как импрессионист и лирик.
Читать дальше
