Владимир Фридкин - Фиалки из Ниццы

Нынче доски с именами медалистов висят в новом здании школы (по соседству). На них нет имен физика Андрея Дмитриевича Сахарова, историка Сигурда Оттовича Имидта, актера Игоря Владимировича Ильинского и многих наших замечательных выпускников. В их время медалей не было.

Медалистом считался тот, кто, получив не более двух четверок в аттестате, напишет сочинение на пятерку. Темы сочинений сохранялись в глубокой тайне. Их присылали из Гороно в закрытом конверте в день экзамена. Уже за неделю до экзамена вся Москва перезванивалась, гадала, какие темы пришлют на выпускной экзамен. Родители волновались.

— Вот увидите, без образа Татьяны не обойдется. Ведь в этом году — сто десять лет со дня гибели Пушкина, — говорила по телефону одна мамаша другой.

— Ничего не значит, — отвечала другая. — В этом году — семьдесят лет со дня смерти Некрасова. Из надежного источника знаю, что тема будет «Кому на Руси жить хорошо».

Первая мамаша нервно возражала:

— Сравнили Некрасова с Пушкиным… Кстати, а кому на нашей Руси жить хорошо? К чему эти эвфемизмы на экзамене?

— Послушайте, вы забываетесь, — тревожно отвечала вторая, — мы говорим по телефону…

Кажется, я первый из класса угадал одну из трех возможных тем.

За девять месяцев до нашего экзамена «Правда» опубликовала постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». В постановлении писалось о том, что Зощенко и Ахматова «специализировались… на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание». Вслед за этим газеты опубликовал и доклад Жданова, вдохновителя этой кампании. Сейчас эти тексты кажутся безумными, невероятными. Спросите нынче любого студента, кто такие Ахматова и Зощенко. Вам ответят, что они — гордость русской литературы. Потом спросите их, кто такой Жданов. Вряд ли молодые люди вам ответят.

Но что я знал об Ахматовой и Зощенко? Тогда, весной сорок седьмого года? Кажется, держал в руках «Камень» Ахматовой, тонкую книжечку, неизвестно как попавшую на мою книжную полку. Слушал, как кто-то (кажется, Эммануил Каминка) читал рассказы Зощенко про баню и аристократку. Слушал и смеялся.

И я поделился своей догадкой с друзьями из класса. Уроки газеты, которые вел Кузьма, не прошли даром. «Между строк» я угадал одну из тем, которые пришлют в запечатанном конверте из Гороно.

Утром, в день экзамена, мы встретились в Медвежьем переулке у входа в школьный двор. Левертов и еще несколько ребят ходили взад и вперед, бормоча на память цитаты из доклада Жданова. В классе, когда все расселись, наш учитель словесности Елизавета Александровна открыла конверт и выписала на доске три темы. Тема первого сочинения — «Высокая идейность советской литературы».

Я угадал. Я получил медаль.

Прошло много лет. Нам, одноклассникам, открылась поэзия Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама. Мы прочли «Перед восходом солнца» Зощенко. Достать эти книги было трудно. Но они уже продавались в «Березках» за золото, на доллары. Как-то я зашел в книжную «Березку» на Кропоткинской. На столах были разложены двухтомник Ахматовой, синий том Мандельштама, книги Пастернака, Цветаевой… Настоящая поэзия стала цениться на вес золота. «И правильно, — подумал я, — ведь еще Маяковский сказал: Поэзия — та же добыча радия». В кармане у меня было несколько долларов. Я приценился к двухтомнику Ахматовой. Денег не хватало. Двухтомник продавался с «нагрузкой». Нагрузкой служил том стихов Анатолия Софронова. Ну, кто стал бы Софронова покупать за доллары?

Я раскрыл первый том Ахматовой:

Я вспомнил свое школьное сочинение, и мне стало стыдно. Стыд этот, липкий и жгучий, преследовал меня всю жизнь. Помню случай в академической столовой. Я обедал с дочерью художника Грабаря, Ольгой Игоревной. За наш стол подсел Ю. А. Жданов, сын того самого Жданова, которого мы, мальчишки, цитировали в выпускном сочинении. В конце обеда Ольга Игоревна спросила Юрия Андреевича, как он теперь относится к преследованию великих творцов русской культуры Ахматовой, Зощенко, Шостаковича… Ответ сына поразил меня:

— Но согласитесь, ведь Шостакович это не Верди.

Придя в себя, Ольга Игоревна ответила:

— Вы правы. Шостакович — не Верди. Если бы он был Верди, он не был бы Шостаковичем.