Федор Булгаков - Томас Карлейль

О том, чтобы свести в точной формуле его воззрения и думать нечего. Особенность идей Карлейля, это – решительное отвращение от всякого рода определений, от всякого, так сказать, логического и критического аппарата, которым довольствуются обыкновенные смертные, а, напротив, эта особенность в витании в сфере воображения и чувства. Оттого то он и представляется мистиком. Мир ему казался чем-то темным, наполненным глубокими тайнами. Природа, история, человек, все для него было предметом удивления. Его обычное настроение душевное выражалось в преклонении перед этими тайнами. Он имел какую-то особую потребность непременно обожать. Подобная наклонность к таинственному и возвышенному естественно приводила его к преувеличениям, человечество представлялось ему занятым непрерывной гигантской борьбой между добром и злом. Мелочи же действительной жизни, напротив, казались одинаково отвратительными и забавными. Новейшее общество рисовалось всецело предавшимся лжи и рутине. Народы ищут себе спасения в конституциях, в уравновешивании власти, в парламентских дебатах, в изобретениях так называемого либерализма и прогресса, тогда как в действительности и в существе дела, на стороне правительства превосходство силы. В этом отношении любопытны, между прочим, воспоминания помещенные в газете «Русь» г‑жою О. К. о Карлейле. По её словам, он особенно любил бранить английскую конституцию и жестоко смеяться над теми, кто ей верил.

– «Humbug», восклицал он, «чистейший обман»!.. «Пожалуйста, не губите вы мне моей России нашей конституцией», воскликнул он однажды… «Ведь в парламенте царит болтовня, пошлая болтовня. Россия совершила много великого. У ней и будущее великое. Пусть только развивается по-своему, на своих собственных ногах. Я люблю и всегда любил русских»!.. Затем – рассказывает г‑жа О. К. – он провел параллель между государем и королевой Викторией, горячо восхваляя первого за его реформы и любовь к просвещению, но сильно издеваясь над второю, особенно за её «Турко-Биконсфильлство»…

Возвращаясь к идеям Карлейля относительно человечества, нельзя не заметить, что их последним словом являются герой и права героизма. Ему нужны Магометы, Кромвели, Фридрихи II-е, Наполеоны, потому что это настоящие и непосредственные продукты природы. Отсюда уже легко предугадать, в какой связи должны находиться теория героизма у Карлейля с его общими воззрениями на мир. Человек рока, Провидения, одаренный высокими свойствами, которые заранее отводят ему верховное место в мире, такова, по его воззрениям, естественная действительность в противоположность с социальными фикциями, из-тоже время это – одна из сил тайного мира, в созерцание которого английский писатель любит погружаться.

Если вполне естественно наметить основную мысль, которая вдохновляла Карлейля, то, с другой стороны было бы несправедливо утверждать, что все достоинство его сочинений заключалось в вышеупомянутом мистицизме. В нем виден, сверх того, историк и сатирик. Историк замечательный по сознательности своих изысканий и живости, с какою он схватывает и изображает физиономию событий. Его сила неоспорима. Он как будто обладает, минуя все его частные особенности, даром вызывать прошлое, оживлять и воскрешать его, составить из него целую драму, за которой читатель следит неотступно. Стиль Карлейля из тех, которые задевают за живое читателя. Сверх того, Карлейль бесспорно принадлежит к школе драматической. За всеми его моральными сентенциями, его заклинаниями и подобными странностями, не трудно заметить, что Карлейль, писав историю, хотел только рассказывать и рассказывать только для того, чтобы подействовать на слушателя или читателя. Это артист своего дела. Самая торжественность его стиля не больше, как приправа все с тою же целью.

Карлейль является историком в двух или трех сочинениях и сатириком во всех своих произведениях. Его идеалистические тенденции проглядывают всюду в форме постоянной и горькой насмешки над людьми и предметами современности. Он неисчерпаем в своем негодовании на недостаток искренности и великодушие, на сервилизм и жалкий вид мира, который его окружает. Одно слово у него беспрестанно подвертывается под перо и им-то Карлейль резюмирует характер нынешнего века. Слово это «sham». Оно не поддается переводу и обозначает сразу и фальшивую внешность, суетные домогательства, лживые договоры, и общественное лицемерие. Карлейль же возложил на себя миссию быть провозвестником искренности. Эту искренность он желал бы применить ко всему: она у него является священным законом искусства, нравов, политики.

Читать дальше