Сергей Есенин - Эта жизнь мне только снится

Я не был ни близким другом, ни закадычным его приятелем. И в жизни, и в литературе мы шли с ним разными дорогами, но мне привелось в продолжение семи лет, часто почти ежедневно, часто с большими или меньшими перерывами, наблюдать дни и дела Сергея. Мы встречались в семнадцатом году в «Кафе Четырех Бурлюков у Настасьинского переулка», как всегда называли «Кафе поэтов» (Бурлюка, Гольцшмидта, Маяковского и Каменского), в помещении бывшей прачечной на Тверской в Настасьинском переулке, рядом со зданием ломбарда. Здесь, по ночам, мы читали стихи, пели и говорили об искусстве… Хорошее было время. Бывало – на Тверской стрельба и ходят патрули, на Дмитровке в Купеческом клубе подвизаются анархисты, а мы слушаем «Облако в штанах» в неподражаемом исполнении самого Маяковского, острое слово об искусстве умнейшего Давида Бурлюка и горланим песенку кафе:

Здесь я познакомился с Есениным. Он часто бывал в кафе. Приходил с С. Клычковым, садился в угол к стене, почти всегда молчал (говорить Сергей вообще не умел да и не любил) и только изредка читал, и как всегда прекрасно, свои стихотворения. Сергей читал не по-актерски, но тот, кто слышал его самого, не захочет слушать его стихи в исполнении даже самого раззнаменитого артиста. О нем говорили – приличный поэт, подает надежды, и только… Помню, когда приехал Ивнев, какой знаменитостью он показался нам, молодежи, как он совершенно затмил Есенина. Не говоря уже о И. Северянине, которого торжественно чествовали футуристические киты, даже К. Липскеров, С. Рубанович, даже Влад. Королевич были в то время и популярнее и известнее Есенина. Через год открылся Союз поэтов в кафе «Домино», на Тверской, 18. Мы с Есениным были выбраны в один из первых президиумов. Заседаний Сергей не посещал, и вообще, как и всякий большой художник, он был никудышным общественным деятелем. Это было время расцвета имажинизма. Помню номера «Советской страны», где впервые появилась декларация и мариенгофовские «подштанники»; самого Мариенгофа, прилизанного и любезного, которого наборщики неуклонно переделывали в «Марлингофа» на афишах союза; Кусикова в феске и с Георгием в петлице; в то время вершителя судеб союза – Шершеневича… В союзе Сергей выступал очень часто, почти ежедневно; книжки его, выпускаемые Артелью художников слова, с смешной датой «II год I века», а впоследствии комическими издательствами «Чи-хи-Пихи» и «Имажинисты», – всегда были для нас, молодежи, большим праздником. Подарив мне одну из книг, он подписал: «Милосердной сестрице русских поэтов» (я был в то время секретарем союза), и так меня звал Сергей до самого последнего времени. Не помню я ни дебошей Сергея в это время, ни пьянства. Все это пришло после, главным образом после знаменитой поездки с Айседорой Дункан. Сергей участвовал и во всех больших выступлениях союза. Вечера эти обычно устраивались в Политехническом, в большой аудитории № 1. Сюда-то когда-то они с Мариенгофом и явились в цилиндрах, и здесь-то и разыгрался инцидент, не раз рассказанный многими вспоминателями, когда В. Брюсову пришлось утихомиривать взбунтовавшуюся против Есенина публику. А сколько триумфов его помнит эта аудитория. Помню я и пресловутый суд над имажинистами, и альманах № 1 со стихами Есенина, и многое-многое другое… Потом – его сближение с Дункан. Что было между ними общего? Я не раз задавал себе этот вопрос и всегда отвечал – «имя». И он и она – «знаменитости». Не мог Есенин быть мужем простой смертной, подавай знаменитость, подавай шумиху в газетах, поездку в Берлин на аэроплане, в Америку; мне рассказывали, что где-то они на русской тройке из одного государства в другое жарили; триумфы, чудачества, пьянство. Мне рассказывали, что остроумнейший из белогвардейских поэтов Л.Г. Мунштейн (Lolo) так встретил приезд этой четы в Германию стихотворным приветствием в «Руле»:

Потом он вернулся: как-то сразу осунувшийся, как-то сразу постаревший и другой. Мы встретились в «Домино», я возился в то время с вечером в пользу голодавшего Спиридона Дрожжина. Сергей страшно заинтересовался судьбой старика: «Ты бы, милосердная сестрица, сборник, сборник бы надо, я стихи дам… Что вечер… вечер провалится, не соберешь ничего…» Вечер действительно, несмотря на участие всей литературной Москвы, провалился: публики было до обидного мало.