Василий Макеев - Избранное. Том 2. Художественные очерки и заметки

Мы не раз бродили с Федором Григорьевичем по его любимой округе, любовались в селе Лысково запущеннной усадьбой князей Грузинских, описанной в известной повести Мельникова-Печерского «Старые годы». И часто поэт делился грустной заветной задумкой написать о своем крае, своем роде, своем детстве давно манившей его прозой, да то стихи, полыхавшие в нем поздним осенним пожаром, то бестолочная жизнь все мешали…

Связей с нашим городом он не порывал, в последних своих путешествиях старался всяческим образом заехать в Волгоград, посумерничать вволю с друзьями и учениками, которых здесь больше, нежели где бы то ни было. О нем уже слагались были и небылицы, с которыми, даст бог, мы когда-нибудь познакомим читателя.

За десять дней до смерти поэта я получил из его рук в Нижнем Новгороде уже отделанную и собственноручно им перепечатанную первую часть изумительной хроники «Горицвет» с ее неповторимыми героями и чудесным, словно бы освещенным изнутри языком, которую напечатал в недолгом волгоградском журнале «Нива». Это казалось прощальным приветом всем тем, кто знал, любил и навек будет помнить своеобразное и единственное в своем роде явление русского духа и природы – Федора Сухова. 1997

Однажды Маргарита Агашина написала редкие для себя белые стихи, как всегда грустные:

И оказалось, что эти очень личные, интимные и одинокие стихи близки и до слез понятны чуть ли не всем женщинам на свете. Даже счастливым в любви и семье! Ибо женская душа чаще всего откликается на чужую печаль и горе.

Да не заподозрят меня поклонники незабвенной Маргариты Константиновны в хамоватости, но в последние десятилетия русской поэзии исконно русской бабой была именно она или, как мы привыкли высокопарно выражаться, ее лирическая героиня. Какие-то издревле крестьянские черты хранила она в душе и облике. Ни в одном практически стихотворении не заметим мы столь присущее различным поэтессам отстраненное женское кокетство и постоянную лукавую готовность к борьбе с героем. Зато Агашина уж если плакала – так навзрыд, если прощала – так безоглядно и до конца, а напрочь выгнать из сердца никогда не могла, подобно любой же нормальной русской бабе.

И другие агашинские женщины – все эти Тони, Вари, мать Юрки, текстильщицы, заводчанки, вдовы – по-своему несчастны и неприютны. Они пьют друг с дружкой, покорно встречают изменщиков-мужей, редко хвастают обновами, но при этом остаются со всей обыденностью и простотой истинными женщинами. Недаром замечательные агашинские стихи-песни можно хорошо исполнять только глубоким грудным голосом, как у Зыкиной.

И конечно же скорбными бабьими чертами наделена у Агашиной вся природа, будь то осенняя роща Притамбовья, Волга или чайки над ней:

Но каждая книжка у Агашиной получалась в первую очередь очень сталинградской, очень солдатской. Понятно ее желание отстоять, возродить и напомнить то возвышенное и светлое, что мы впопыхах невзначай охаяли.

И вместе с тем неизменной оставалась в агашинских книжках женская тема – такая прекрасная и трудная во всех перипетиях и загогулинах судьбы, души, дороги. Агашина не умела иначе, коль эта судьба, душа, дорога на ее глазах становились все темней и опасней.

Так будем же всей нашей памятью благодарны Маргарите Константиновне за ее редкую способность находить в себе нечто родное и близкое всем на свете!

Когда в августе 1999 года Маргариты Константиновны Агашиной не стало, заплакал не я один. Думается мне, плакал весь Волгоград. И как иначе? Она была совестью нашей писательской организации, верной подругой всем счастливым и несчастным женщинам Волгограда, высокой, плакучей волгоградской песней, понятной всем людям с чистой душой.

Памяти Маргариты Агашиной у меня написались тогда какие-то захлебывающиеся, не очень внятные стихи. Сердцу было не до поэтических вывертов.