Илья Зданевич - Футуризм и всёчество. 1912–1914. Том 2. Статьи и письма

Удивительно слушать самоё Гончарову, как она смотрит искусство – любит она Греко, Сезанна, Пикассо – говорит «хороший художник», «хороший художник», но в общем чувствуется, что ей решительно всё равно, что она делает значительно превосходнее, и ей даже об этом особенно не хочется говорить – Запад она сплошь отвергает – искусство всё идёт с Востока и оттуда всегда шло, и выходит, что теперь надо бороться с опошляющим влиянием Запада, не говоря уже о Maтиссе, который в её глазах просто приятное варенье, и с Сезанном, Пикассо, кубистами и футуристами, которых она называет современными романтиками и неоромантиками. При таком взгляде совершенно смешной, детской кажется борьба с Репиным, Бенуа, как-то стыдно даже говорить о таких незначительных и отживших явлениях. Когда она это говорит, то это имеет совершенно особое значение – она не словами, а своими произведениями показала своё художественное значение и силу. Ведь её три слова: «Вы стадо баранов», сказанные на пресловутом диспуте футуристов 22, вызывают гораздо больше ярости и протеста, чем многолетняя борьба и речи старо-и неодекадентов.

Возможности по поводу павлина и другие работы в разных стилях являются прекрасным образцом того, как она может распоряжаться материалом, способом трактовки, композицией и какую может создать редкую и ценную фактуру 23. Из них кубистический белый павлин и павлин под солнцем очень интересны, а также крестьянин с трубкой (подносный стиль) 24и несколько непосредственных восприятий, впервые поражающих современной примитивностью.

К Гончаровой я ещё вернусь при разборе «Мишени», на которой она опять играла вместе с немногими ещё участниками этой выставки выдающуюся роль. Теперь же перехожу к Михаилу Ларионову, произведения которого привлекают не меньше внимания, чем произведения Гончаровой.

Прежде всего бросается в глаза отсутствие того, что может быть названо мастерством, когда картины начинаешь рассматривать внимательнее, то это ощущение пропадает. Это происходит оттого, что почти в каждой вещи, если даже отнять присущую всем им живописную по преимуществу трактовку, применяется какой-нибудь новый приём или разрешается особая красочная задача, причём забота о фактуре, т. е. состоянии поверхности картины, является одной из самых очевидных. Это, пожалуй, единственное и самое главное, что отличает картины Ларионова от всех остальных, не только на выставке, но и во всём современном искусстве. Начиная от вещей по существу реалистических, но как-то странно, не будучи кубизмом, к нему примыкающих, напр., «Коробки», он постепенно на своей стене развёртывает ряд произведений из солдатской жизни 25, из путешествия в Турцию 26, которое не состоялось, над чем очень смеялись. Но это, по объяснению Ларионова, произошло таким образом: он собрался ехать в Турцию, ему что-то помешало, желание же писать турецкую жизнь было настолько сильно, что он начал писать её по представлению.

Затем «Ссора в кабачке» 27, «Парикмахер, причёсывающий проститутку» 28. Эту вещь надо отметить, так как она является мало того что особенно красивой по комбинации цвета и живописи, – по самому характеру формы удивительной. Её влияние уже на «Мишени» сказалось в вещах К. Зданевича, хотя и совершенно своеобразных, но в живописном отношении находящихся в некоторой зависимости от этой вещи.

В некоторых вещах Ларионова обращает на себя внимание желание как раз трактовать то, что сейчас вызывает самое большое количество нападок: фотографию, кинематограф, газетное объявление. Он пишет наперекор всему в стиле этих вещей, наилучшим образом подтверждая мысль, что для даровитого художника может служить объектом что угодно.

Цвет его вещей густой, глубокий и сдержанный.

В особенности поражает прославленная «Солдатская девушка» (Венера), написанная в жёлтом и тёмно-красном. – Кафе, вносят ноту, ранее в искусстве Ларионова не заметную, их охряно-серый тон, совершенно особо выразительный и мягкий 29.

Следующим мастером, бесспорно, является Ле-Дантю, прекрасный живописец, имеющий какую-то связь с Е. Сагайдачным в форме и построении, но превосходящий его по красоте, глубине и выразительности цвета, что особенно ясно сказалось в его последующих работах на «Мишени» 30. Его триптих прекрасен по композиции и краскам и отмечен довольно редкой фактурой, которой обладают даже не многие современные французы. Остальные его работы: «Охотник», «Косари», «Женская фигура» 31– уклоняются в сторону графики, что, безусловно, мало характерно для его искусства, и есть явление случайное. Зато в своём зимнем пейзаже он великолепно сочетал графическое построение с цветом и живописью. В вещах Е. Сагайдачного, близкого к Ле-Дантю наружно, но очень, как мне кажется, разного по духу, графический элемент начинает преобладать, хотя всё это и искупается удивительным цветом. Однако эти цветные построения совершенно исключают то, что является живописью, вещи всё же стройны, прекрасно найдена их форма, что они немного сухи, но не теряют своей яркости и обаяния.