Капитан Зельтц - Дневник казачки

И пошла я обратно, 16 километров, через снег, через Терек. И опять не помню, как добралась. Помню только, что когда собиралась обратно, заперла хату, закрыла ворота на засов и перелезла через забор… подошла ко мне женщина и спрашивает:

– А где ваш отец?

А я говорю:

– Не знаю…

– К нашему двору сейчас приезжал верховой, стуча в ворота и говорил: «Поминайте вашего мужа!». А я ему: «У меня нет мужа!». А он и спрашивает: «Вы Детистова?».

И вот оказалось, что женщина эта была дальняя родственница папы, и пришла она сообщить, что наш папа убит. В тот самый момент пришла, когда я перелезла через калитку. Я сразу побежала к бабушке. Бабушка меня выслушала, и мы вместе пошли выяснять что к чему в управление. А в управлении нам и говорят:

– А мы ничего не знаем!

А потом ещё говорят:

– А идите-ка вы вот к такому-то казаку, может, он знает?

Казак этот был сосед папиного брата. Жена дяди, тётя Катя, была дома. Мы спросили её про такого-то казака, а она и отвечает:

– Да вот же его калитка, рядом с нашей! Он давеча подходил к калитке и говорил мне: «Поминай своего мужа-казака хлебом-солью!».

Зашли мы с бабушкой к этому соседу тёти Кати, а у него во дворе лошади наши стоят и фургон наш, на котором папа мечтал объехать весь свет, тоже там стоит!

Лошадки сразу меня узнали – подняли свои морды и смотрят, жевать перестали.

И тут снова – не помню я как и что, как дошла 16 километров обратно, в станицу Микенская, звать мамашеньку обратно.

Вернуться-то мы вернулись, а мытарства наши только начинались. Хата наша саманная стояла пустая и холодная, из всех вещей – только старое одеяло. Даже воды из колодцы набрать было нечем.

И позвала Вся Власть Советам мамашеньку в управление и так ей говорила:

– У тебя всё одно ничего нет, детей кормить нечем, скотины нет, пахать-сеять-убирать – нет! Отдала ты весь свой скарб и скотину Советской Власти. А теперь и детей своих отдавай. Есть у нас для них Детдом. А мы тебе за то дадим аршин-сантиметр и будешь ты для Советской Власти одежду шить.

И была то самая середина зимы 1921.

Вернулась мамашенька из управления домой, швырнула аршин-сантиметр и говорит:

– Никуда я вас не отдам, и сама ничего шить для них не стану!

И конечно, про детдом тогда слышать было страшно, да вот только кажется мне, что насчёт Детдома мамашенька сильно ошибалась! Куда он только нас с Петром не швыряла! А мне исполнилось уже… по-прежнему 12, а Петру было на 3 года меньше.

И был Петя всё время то на пашне, а то верхом, а я подрядилась шерсть прясти, да фуфайки да юбки вязать хуторянам.

Вязать получалось только утром и днём – керосина не было, спичек не было, мыла не было. И расплодились у нас вши. Вся наша одежда и даже сумки и даже у малых детей в штанишках – всё кишело вшами. Наступила весна, а у нас по-прежнему голод, новая трава не успевала вырастать, как мы её вырывали. Ходили босыми, вся наша обувь поизносилась. Нашла я старую козью шкуру и сшила себе из неё чувяки – это такие autentic тапочки. Да только в чувяках в грязь и в дождь нельзя выходить – от воды они разбухают и становятся огромными. Вот такая была наша жизнь. Так что вот, думаю, ошиблась мамашенька насчёт Детдома.

Голод, голод, голод. И решила мамашенька начать шить для людей, а машинки-то нет. Вся Власть Советам конфисковала. Пришлось мамашеньке уезжать на промысла и там шить людям на дому, по заказу. И бывало, что не было её дома всю неделю, возвращалась она очень усталая, а я сидела дома с детьми. Но даже и тогда нам на пятерых еды не хватало.

Однажды мамашенька мне сказала:

– Я дам тебе свою шаль, а ты поезжай с этой шалью в Гудермес. А там, в Гудермесе, поменяй эту шаль на муку.

– А как ехать-то, мамашенька? Денег-то нет…

– А там папин брат, на железной дороге-то, стрелочником устроился, он поможет.

И пошла я семь вёрст до станции, а там на поезде 3 остановки до Гудермеса-базара.

Упросил папин брат-стрелочник машиниста и машинист взял меня к себе на паровоз. Около трубы посадил.

Так добралась я до базара-Гудермеса, и ходила я там по базару, мамину шаль чеченцам предлагала за кукурузную муку.

И оказалось, что когда Вся Власть Советам всё у нас отобрала, мамашенька кое-что успела спрятать под скирдой: свои шали, новый папин костюм, папину черкеску и шинель.

Много раз ещё пришлось прокатиться мне на паровозе, у трубы, и менять вещи на базаре-Гудермесе.

В эту весну мы и похоронили папу. Папин брат-стрелочник, как снег начал таять, его в поле нашёл под снегом. Мамашенька за ним поехала и привезли его прямо на кладбище. А мы все четверо детей уже ждали там. И когда крышку с гроба сняли, прежде чем в землю опускать, папа лежал там, как живой! И до сих пор, после многих лет, картинка эта стоит у меня перед глазами.