Иван Персиани - Размышления о Греции. От прибытия короля до конца 1834 года

Прибыло регентство. Оно угодило в объятия французов и англичан. Вместо того, чтобы залечивать раны государства, оно находило удовольствие в том, чтобы их разрывать. По наущению своих друзей оно объявило себя сторонником одной партии, осыпав другую унижениями. Оно взяло под особое покровительство убийц графа Каподистрии, объявило войну его установлениям, пытаясь заменить их таким типом устройства, который не отвечает ни желаниям, ни нуждам нации. Не зная, как применить в условиях общества со своей национальной спецификой идеи о власти и общественном порядке, регентство трудилось исключительно в интересах двух морских держав [85], желая силой насадить в Греции либерализм.

К тому же оно произвело на свет неисполнимые комбинации, из которых нет выхода. Басня говорит нам о зодчих, настолько изобретательных и искусных, что они построили лабиринт, в котором сами заблудились и нашли свою смерть. Кажется, будто этот вымысел воплотился в истории с проектами установлений, задуманными регентством и его верными друзьями англичанами и французами.

Таковыми средствами две морские державы воспользовались для вразумления греков, возрождения для них «золотого века» и укрепления их благополучия. Таковы же и причины, вызвавшие распри в обществе, которые привели к сильным потрясениям, едва не погубившим Грецию.

Внутреннее положение.

Разоренная, разделенная раздорами, терзаемая множеством внутренних врагов, бессильная, беспомощная, не верящая самой себе, без национального духа, недовольная настоящим, обеспокоенная будущим, абсолютно инертная, Греция ожидала решения своей судьбы от короля, которого великодушие союзных держав только что посадило на ее престол.

Бессилие правительства.

При его приближении хаос ненадолго прекратил свирепствовать, но искалеченное и окровавленное тело Греции уже агонизировало под тяжелейшими ударами, нанесенными ему революцией. Ее так называемое правительство, власть которого кончалась за порогом Навплии [86], не имело ни сил, ни доверия. Оно держалось исключительно на французских штыках.

Заимис, Колеттис и Метаксас.

Заимис и Метаксас [87], члены правительства и сторонники Англии, для видимости помирились с Колеттисом, но продолжали его ненавидеть до глубины души. Колеттис платил им тем же; он сожалел также о том, что, поставив на кон жизнь и благополучие 800 000 человек, не смог добиться осуществления своего любимого проекта превращения Греции в республику с тем, чтобы играть в ней роль диктатора. Все трое, мучимые совестью и охваченные ужасом при виде тех зол, которые они причинили своей родине, втайне оплакивали погибшее общество и думали об уготованной им судьбе, заставляя молчать свою горечь. Они были до такой степени жалки, что не смели обнаруживать всю глубину своего бессилия. Сенат, как угрызения совести, своими частыми протестами напоминал им с высоты скал Спеце [88]об их беззакониях и вызывал их к подножию трона для отчета в их действиях.

Французы.

Французы заняли Навплию, Аргос и крепости в Мессении [89]. Они с досадой смотрели, как Греция ускользает из их когтей. Они обвиняли Колеттиса в бесхарактерности, бездарности и даже в предательстве за то, что он не сумел отдать им свою родину, посадив на ее трон французского принца и отомстив грекам вообще, уличая их в несправедливостях и обидах и безжалостно их истребляя.

Военные.

Старый Колокотронис, удалившийся в Каритену [90]с остатками военной комиссии, с горечью упрекал Заимиса и Метаксаса в том, что они не смогли устранить препятствия, мешавшие его примирению с правительством. Дзавелас [91]и Мамурис [92]сохранили свои места и были готовы покориться королю.

Общественное спокойствие восстановлено.

С другой стороны, разбойники вернулись в свои притоны, пираты прекратили свирепствовать на море. Дикие орды перестали притеснять сельских жителей. Албанцы-мусульмане [93]исчезли, накал страстей ослаб, политические группировки протянули друг другу руки, и, хотя остаток самолюбия мешал их лидерам сделать первый шаг к искреннему примирению, они надеялись, что прибытие короля поможет им забыть прошлое, сплотиться вокруг трона и окружить его любовью и признательностью.

Таково было положение в Греции к моменту приезда короля [94].

Приезд короля.

Он появился, и греки поспешили ему навстречу, оглашая воздух тысячекратными криками: «Да здравствует наш отец! Да здравствует Оттон! Да здравствует дорогой король Греции!». Все друг друга поздравляли, лобызались, все лица сияли от счастья. Нет больше ненависти, раздоров, политических группировок. Одна мысль занимала все умы, одно чувство переполняло все сердца – желание засвидетельствовать королю, какое воодушевление внушало его присутствие. При виде этой спонтанной и неподдельной радости, которая составляет лучшее вознаграждение государей, король был растроган и в его глазах показались слезы радости. Он был счастлив и его улыбка, казалось, говорила его подданным: «Мой народ, я устрою твое счастье». И он его устроит, в этом нет сомнений, но он еще мал и до его совершеннолетия управление делами вверено регентскому совету, правящему от его имени. Но, прежде чем говорить о его политической ориентации и деятельности, представляется необходимым последовательно описать характер короля, членов регентства, его министров и наиболее влиятельных лиц Греции.