Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

С Шелепиным я был знаком, однако, мало. За внутриаппаратной борьбой, признаться, ни тогда, ни после я не следил (по моей наивности и первобытной вере в искренность людей). Теперь, под старость, обжигавшийся ранее на этом больно и многократно, вижу в сцеплении тогдашних событий и характеров людей вполне стройную логику. Твой тезка Шелепин («железный Шурик», как его звали со времен комсомола) тигриным шагом вступал тогда в закулисное единоборство с Брежневым. Его он, видимо, считал не сильно умным, но, как теперь ясно, недооценил его как хитреца, несомненно одаренного в мафиозном смысле.

На таких, как ты и я, молодых и через многое уже прошедших, по тем временам не так уж плохо образованных, он, что называется, «положил глаз» — в смысле включения нас в свою фалангу. В самом деле, сегодня — замы, а завтра — завы. И повыше. Член Политбюро и секретарь ЦК Шелепин лично поздравлял нас с праздниками, к кому-то просто и заходил. Кому-то это льстило. Самых близких ему из состава бывших секретарей ЦК ВЛКСМ он даже и собирал. Это для него до поры было безопасно, ибо он довольно долго держал в своих руках кадры КГБ. Наверное, не только через В.Семичастного. Он предал Хрущева как раз совсем уж бесстыдно.

Я сейчас вижу тогдашний расклад: ты, Александр Николаевич, — именно им, Шелепиным, выдвинутая фигура для руководства тогдашним Агитпропом ЦК. Не правда ли, интересная «подробность»?

Все как на ладони: посредническую роль в твоем сближении с ним сыграл Н.Н. Месяцев, о котором ты мне не раз говорил, что это человек самый близкий к Шелепину. У него, мол, огромная перспектива. Насколько помню, Месяцев был близок к тебе. Вы с ним вместе — тандемом — укрощали и без того выхолощенное в то время советское телевидение и радио.

Вот на «ефтом самом месте» ты и совершил большой просчет. Поставил на Шелепина! Иначе ты не попал бы в Канаду... Не встретился бы с М.Горбачевым в идеальных для откровенности условиях.

Ты и меня вполне внятно тогда подталкивал на эту заманчивую дорогу. Помнишь, ты говорил мне все там же, на сталинской даче, в ответ на мое замечание, что Шелепин-то — это же сталинизм, — да, именно в ответ на это ты успокаивающе говорил, что железный Шурик, оказывается, изучает с интересом материалы о двухпартийных системах в западных странах? Смысл твоего наблюдения заключался в том, что, как сталинист, Шелепин — это тогда уже прошлое. Прошлое, повторяю, только как сталинистское. В преддверии захвата им власти в партии и стране он изыскивает для нашей государственности адекватный ей вариант именно демократии... Ха-ха!

Впрочем, ты и сейчас утверждаешь, что твой всегдашний идеал — двухпартийность. Не моргнув глазом ты готов был служить идеологом любому, кто прорвется к власти.

В 1965 году, я уверен, ты ожидал приход на пост Генсека именно «железного» человека, придумав надежду на то, что Шелепина можно реально было склонить к «цивилизованной демократии».

Помнишь ли и такой эпизод? Был он в те же дни подготовки доклада Брежнева XXIII съезду. Я рассказал тебе, что один из цековских кадровиков завел со мной неофициальный разговор: не заинтересует ли меня пост секретаря Ленинградского обкома по идеологии? Это была очень большая для меня неожиданность, и все же отвергать предложение сразу не хотелось: ведь Ленинград... Я пришел к тебе — посоветоваться. Я был тогда и впрямь словно на выданье: незадолго перед этим, до твоего выдвижения к руководству Агитпропом, твой начальник и предшественник В.И. Снастин тоже конфиденциально сообщил мне, что буквально на днях, мол, он будет утвержден начальником Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота СССР. Подбирал уже, значит, «команду». И он тоже предложил мне пойти к нему заместителем. Зыбкость подобных планов и намерений обнаруживалась, разумеется, чаще, чем они сбывались. В.И. Снастин был в зависимости от судьбы Л.Ф. Ильичева, а Ильичев — в такой же зависимости от судьбы Н.С. Хрущева. Сняли Хрущева, и вскоре слетел Ильичев. А потом и Снастина, оставшегося на прежнем посту, заменили (надеюсь, помнишь) именно тобой. А начальником Главпура стал недоброй памяти брежневский дружок Епишев. Он начал с того, что запретил в Вооруженных силах распространение «Нового мира» А.Т. Твардовского и «Юности» Б.Полевого...

Возникали тогда и другие варианты найти для многих, в том числе и для меня, хомут, по возможности менее трущий шею. Никто еще мысли не допускал, что именно я, всегда готовый «к труду и обороне», мог отказаться от всяких хомутов. И от погонщиков. И даже от самой той колеи. Сам я тогда такой мысли не допускал: мне нравилась именно дисциплина, с удовольствием в свое время служил в армии, буквально поэтизировал эту человеческую обязательность. Не умел еще отличать, где у начальства глупость, а где подлость. Мне вполне был свойствен, как тогда это называлось, «здоровый карьеризм»: умеешь честно и хорошо работать — так шагай по лестнице вверх. Незадолго перед этим разговором я побывал в Ленинграде, виделся с секретарем обкома по идеологии, на чье место меня попытались примерить. Мы с ним, как и с тобой, учились в Академии общественных наук. Совсем неплохой человек, но, что поделаешь, ленинградский хомут был для него столь велик, что он мог в нем поместиться во весь свой рост. И вот кому-то пришла мысль, а не подойду ли я для Ленинграда.