Виктор Злобин - Уголовное дело Бориса Савинкова

Я познакомился с Балаховичем и вынужден был его назначить.

После заключения перемирия Пилсудский призвал меня и сказал: «Дайте в 24 часа ответ, будете ли вы воевать?» И тут произошло памятное для меня заседание, которое было каплей, переполнившей чашу. На этом заседании сидели генералы: Балахович — один, Балахович — другой, еще больший бандит, чем брат, Перемыкин, военный представитель Врангеля — Махров; не помню, кто еще там сидел, во всяком случае были все такие высокопоставленные лица. Я доложил им, что мне сказал Пилсудский, и сказал, что я сформировал части, задачу свою исполнил, а теперь им нужно решить, будут ли они драться или нет. Они единогласно постановили — драться.

Председатель . — Это было после заключения перемирия?

Савинков . — Да, это было после заключения перемирия. Перед нами встал вопрос, что раз хотят воевать, то необходимо объединить отдельные армии, не имевшие прежде друг с другом связи и ненавидевшие друг друга. Но генералы заявили, что они не хотят подчиняться друг другу, что каждый из них — уже маленький Наполеон, что каждый из них будет действовать совершенно самостоятельно. Мне это показалось настолько диким и бессмысленным, что я решил, что мне остается одно: разделить участь тех людей, которые до известной степени шли по моему приказу. Я решил пойти вместе с ними в поход добровольцем.

Тут я должен вам сказать, что в это время поляки формировали сами без меня казачью бригаду некоего есаула Яковлева. К моменту выступления в поход эта казачья бригада была в полном снаряжении. Одновременно с этим поляки разрешили формирование украинских частей, численность которых в начале похода достигала 25–30 тыс.

В общей сложности получилась довольно большая армия для гражданской войны. Если бы она была единой, то представила бы собой некоторую силу. Но эти 50–60 тыс. человек имели несколько командований: украинцы — одно, есаул Яковлев — другое, Перемыкин — третье, Балахович — четвертое. По настоянию Перемыкина, т. е., в сущности, по настоянию Врангеля (как это ни странно, склонен думать, что за кулисами были иностранцы), я вынужден был заключить конвенцию с Петлюрой, согласно которой он допускал за свой левый фланг армию Перемыкина. Что же было дальше? Перемыкин стал на этот участок, слева от него расположился казачий есаул Яковлев, но раньше, чем пойти в бой, они передрались между собой. Вот с чего начался этот блестящий поход.

Я помню, мы шли вначале очень удачно. Ваши части сдавались. Все время бои, бои, бои, и для нас удачные.

Шел мелкий снег. Было холодно. В поле было выстроено человек 400–500 красноармейцев. Они стояли и дрожали от холода. Перед ними — верхом один из балаховских офицеров. Он отдал приказание «подать тачанку», т. е. расстрелять этих людей. Я не поверил своим глазам, подъехал к начальнику отряда и сказал, что не понимаю даже, что здесь происходит. Он остановил это приказание. И помню другой случай: пять красноармейцев, одиночками сдающихся, идут мимо нас. Вижу — бежит красноармеец без шапки. И вдруг я слышу: «Эй, ты, без шапки, пойди сюда», и дальше: «Ты — без шапки, ты — коммунист». Он ответил: «Нет, я мобилизованный». — «Врешь», — и опять слышу: «Две винтовки сюда». Я спас его.

Поход окончился плачевно. Лично я ушел от вас с большим трудом. Из 26000 солдат в Польшу вернулись 22–23 тысячи.

Еще одна небольшая подробность: мы взяли в плен вашу кавалерийскую часть. Этой части Балахович не тронул. Он предложил ей вместе с командованием пойти с нами. Они согласились. Был бой, и солдаты очень доблестно дрались. Но потом случилось, что их командир, красный командир, заболел тифом. На его место был назначен Балаховичем другой офицер, офицер Николаевского кавалерийского училища — «милостивый государь». И вот этот «милостивый государь», придя в этот красный полк, начал распоряжаться по-золотопогонному, — в два дня этот полк перешел к вам.

Вот этот случай заставил меня сильно задуматься над многим.

Итак, границу перешли 20000 солдат. И произошло то, что я втайне предвидел: поляки нас обманули. Поляки обещали нам, что они не интернируют, а конфирмируют наших солдат, а это — разница большая. Но, конечно, когда дошло до дела, наши солдаты были просто интернированы в лагеря, и вот я оказался ответственным за 20000 человек. Они лежали на моей совести. Приходилось бороться за улучшение их положения. А как трудно было бороться! Был среди балаховцев интендант Елин. Он обворовывал солдат. Я решил отдать его под суд. Когда он приехал в Мозырь, я потребовал у него денежный отчет. Он понял, что если не представит денежного отчета, то здесь же, в Мозыре, я его буду судить. Он пошел к Балаховичу. Балахович дал ему подводу, и он больше не вернулся. Я нашел его в Варшаве. И после этого заявил Пилсудскому, что немедленно покину Варшаву, если Елин не будет арестован. Елина посадили в цитадель, но оправдали.