О. Фельдман - Речь на Всесоюзной режиссёрской конференции 15 июня 1939 года

Всё это выглядело знаками реабилитация Мейерхольда.

Но и в этот период по кулуарам «гуляет легенда», что Мейерхольду не дают работать, – об этом упоминул в своей речи на конференции Альтман [60].

20 мая Фадеев был вызван к Сталину и, очевидно, именно в тот день услыхал, что Мейерхольд будет арестован [61].

Значит, Фадеев узнал об этом за три недели до начала конференции и за месяц до ареста Мейерхольда.

О настроениях, владевших Мейерхольдом в первой половине 1939 года, можно судить по его реплике: «Нет, Таня, они меня уничтожат». Так он ответил на слова дочери: «Видишь, папа, всё успокаивается». Говоря это, Татьяна Всеволодовна имела в виду назначение отца главным режиссёром Оперного театра им. Станиславского. Их разговор произошёл в феврале, когда в домашнем кругу отмечали шестидесятипятилетие Мейерхольда [62].

Зимой 1938–1939 годов Мейерхольд участвовал в работе бюро режиссёрской секции ВТО, готовившей конференцию.

Судя по стенограммам, на этих встречах он чувствовал себя отлично – свободно и легко. Председательствуя на первых из этих собраний, 21 и 27 ноября, он вёл их находчиво, дельно и весело. Когда 27 ноября он отказывался быть избранным в руководство секции, ссылаясь на занятость, Н. Н. Литовцева, режиссёр из МХАТа, протестовала энергично и убеждённо: «Те, кто был прошлый раз, видели, что из какого-то мёртворождённого заседания он сумел сделать настоящее дело. Я призываю вас, товарищи, не выпускать Всеволода Эмильевича ни за что. Пусть он придёт два-три раза, и того достаточно» [63].

Стенограммы заседаний показывают, какие ожидания Мейерхольд связывал с предстоящим публичным обсуждением перспектив театра [64].

Круг тех же проблем он изложил в январе 1939 года в лекции на курсах режиссёров [65].

Предварительно обдумывая её план, он на четырёх страницах чётко обозначил звенья своих размышлений [66].

Эти документы совпадают – они отразили позицию, которую готов был предложить Мейерхольд, считая нужным «наметить какие-то пути работы будущей конференции» [67].

Он формулировал стратегическую задачу и намечал тактику её осуществления.

Совместными усилиями он надеялся сломать ставшее нормой униженное положение режиссуры и видел «опасность в том, что в программу конференции включаются главным образом вопросы технологического порядка» [68]. «Неверно, если будут только такие вопросы как “работа над пьесой”, “работа с актёром”. ‹…› Мы очень любим, чтобы всё везде было проблемой, всё сложное, всё – вопросы: работа над мизансценой – проблема, композиция – проблема, что-то ещё – проблема», – иронизировал он, предлагая «избежать на конференции этих наших режиссёрских тонкостей» [69].

Ссылаясь на перемену официального взгляда на интеллигенцию («Вы знаете, как наша партия поставила сейчас вопрос об интеллигенции. ‹…› Мы и являемся той интеллигенцией»), он готов был верить, что «новая освежающая атмосфера» позволит «расшевелить мозги» и выдвинуть вопросы, «о которых теперь легче говорить, чем года два тому назад», то есть в 1936 году [70].

«Как-то мало говорят о том, что мы являемся людьми, которые занимают в этом деле командные высоты», – подчёркивал он, предлагая «внушить самим себе, что мы – командиры и нам нужно явиться в каком-то новом облике» [71].

Он считал, что командное положение должно быть возвращено режиссёру, и оно должно сказываться во всём – в том, «как он входит на репетицию», «как он выступает со своими экспозициями», «как разговаривает с Главреперткомом, как отстаивает пьесу» [72]. «Если так поставить программу конференции, то мы достигнем большого успеха», – верил он [73].

Такова должна была бы быть стратегическая цель.

Мейерхольд напоминал, как «расшевелил мозги» актёрства сорок лет назад Первый съезд сценических деятелей, на котором «гремели большие вопросы» и А. П. Ленский во всеуслышание осудил бескультурье актёрства. Кому-то тогда казалось, что Ленский сгустил краски, а двадцатитрёхлетний Мейерхольд принадлежал к той молодёжи, для кого горькое неутешительное слово Ленского прозвучало призывно. «Нас этот съезд перерождал» [74], – обобщал он свои воспоминания, предлагая думать о возможном масштабе последствий предстоявшей конференции.

С той же энергией он настаивал на осуждении распространившейся дилетантской профессиональной распущенности режиссёров. О внутренних болезнях режиссёрской корпорации он хотел сказать на конференции так же ясно, как о приниженности режиссёров, созданной внешним давлением.