Яков Гордин - Мятеж реформаторов. Заговор осужденных

Подписавшись, Сакен темной старческой рукой отодвинул лист и хотел уже крикнуть адъютанта, но не крикнул.

– Вот уж не думал… – тихо сказал он самому себе, – вот уж… на восьмом десятке…

Сакен слишком хорошо помнил, как после сражения под Прейсиш-Эйлау, без малого двадцать лет назад, был он обвинен главнокомандующим Беннигсеном в неподчинении приказу, отставлен от должности, отдан под суд и, пока тянулось следствие, а тянулось оно пять лет, жил в Петербурге в нужде и неизвестности о будущем. Он, тогда уже пятидесятилетний боевой генерал, который на турок ходил, и на поляков при Великой Екатерине, и с Корсаковым в Швейцарии воевал при императоре Павле…

Слава богу, подоспел двенадцатый год, и появилась нужда в генералах, которые воевать умеют, а не доносы писать, и его освободили от следствия по распоряжению государя… Но он хорошо помнил то чувство беспомощности и униженности, с которым жил эти пять лет. Тяжело оправдываться… И что же заставило Муравьева, которого знал он как храброго и дельного офицера, что же заставило его?.. А Пестель? Ему такую карьеру сулили… А Трубецкой? Вот уж загадка!

Он перечитал фамилии – Соловьев, Быстрицкий, Мозалевский… Там, помнится, среди главных зачинщиков был еще один… Генерал пошарил, нашел нужную бумагу – список. Вот он – Сухинов… Который все еще в бегах… Надо же – с девятого года в гусарах, ранен многократно… Герой – и на тебе! Неприятно и непонятно…

Великий князь Николай Павлович. Портрет работы Дж. Доу. 1820-е гг.

18 января 1826 года граф Сергей Павлович Потемкин сидел в кабинете своего московского дома на Пречистенке.

Граф был литератором, поэтом, тонким ценителем искусств, и в особенности театра.

Отец его Павел Сергеевич, екатерининский генерал, во время пугачевского мятежа был начальником двух секретных комиссий – казанской и оренбургской, которые расследовали обстоятельства дела. Потом он написал «Историю о Пугачеве». Скончавшись, оставил сыну огромное состояние, которое тот не без изящества проживал. И в конце концов – прожил.

Но в 1826 году Сергей Павлович был еще очень богат.

Граф был женат на одной из первых красавиц эпохи – Елизавете Петровне Трубецкой, родной сестре князя Сергея Петровича. Елизавета Петровна нежно любила брата и от постигшего его несчастья была в безумном горе. Сергей Павлович вполне разделял горе жены. Князя Сергея, умного и благородного, он тоже любил по-братски. Кроме того, ему было обидно и даже как-то унизительно, что брат его жены, можно сказать, его, графа Потемкина, брат, сидит в темном и грязном каземате, в кандалах. Он попробовал представить себя в этом положении, но с брезгливостью отогнал возникшую картину.

И потом, Николай Павлович, конечно, государь, но он всегда был так ограничен и зауряден… Этот генерал, не нюхавший пороху… Полковник Трубецкой дрался при Бородине и прошел Европу до Парижа… И он, граф Потемкин, проделал кампании 1805 и 1807 годов, когда великий князь Николай еще в солдатики играл…

Граф от этих мыслей все больше проникался решимостью. Хоть он и не разделял мечтаний князя Сергея, но уж раз тот попал в такую беду – нужно его выручать…

Он позвал своего камердинера Данилу Бочкова.

Тот явился.

Это был невысокий крепкий человек лет сорока, с очень светлыми волосами и бровями. Глаза у него были совсем прозрачные.

За преданность, ум и силу граф его чрезвычайно ценил, и Бочков всюду графа сопровождал.

– Вот что, Данила, – сказал ему Сергей Павлович, – двадцать лет мы с тобой не расставались, а теперь расстанемся…

Неподвижное бесцветное лицо Бочкова изменилось – на нем обозначились сжавшиеся губы и глаза потеряли прозрачность. Но он ничего не спросил и ждал, что скажет граф дальше.

– Так вот, Данила, – сказал граф, морщась, – мне, брат, и самому не хотелось бы, а надо… ты получишь вольную – ее уже готовят… Все в ближайшие дни сделаем, что полагается по закону… Я тебе денег дам… Запишешься хоть в московские мещане и делом каким-нибудь займешься… Ну, там, промыслом… Одним словом, сам придумаешь… Денег я тебе дам… И так поживешь… А там будет тебе от меня поручение. Тонкое поручение. Полагаюсь на твой ум и преданность, Данила… Вот пока и все. Больше пока ничего тебе не скажу…

– Разве я не понимаю, что у барыни горе, – сказал спокойно Бочков.