Виктор Андрющенко - В огне и тишине

Селезнев взглянул на часы и, явно торопясь, продолжил:

— Своих людей направь во все партизанские отряды, тщательно проинструктируй. Бдительность и еще раз бдительность! Работа с личным составом. Тщательная проверка каждого человека. Сам понимаешь, что означает прозевать, не выявить проникшего в отряд врага… — Строго закончил: — Вашему делу не мне вас учить. Но напомнить обязан: твой диапазон — стерильность партизанских отрядов, выявление и, по возможности, наказание изменников Родины и прислужников врага на оккупированной территории, ликвидация лазутчиков, одиночных диверсантов и шпионов в нашем тылу, поимка дезертиров, бандитов и… разведка, разведка и еще раз разведка. Вот так. Скидок не будет. У каждого из нас теперь десятикратная нагрузка. И держимся! И выстоим! Не в таких переплетах бывали, верно? К слову, тебе сколько лет?

— Двадцать девять.

— О молодежь! Ну, желаю успехов!

Бесчастнов где-то добыл видавший виды громыхающий трехтонный ЗИС. В его растерзанный кузов людей набилось, как сельдей в бочке. На решение вопросов продовольственного и вещевого довольствия времени не отвели. Отправились в путь кто с чем и кто в чем.

Тесно прижавшись друг к другу, мы долго тряслись и подпрыгивали на зубодробительной дороге, давили всей массой друг друга, имитируя морские волны в ритм поворотам грузовика на зигзагах приморского шоссе. Проскочили окутанный дымом пожаров, оглушенный грохотом и ревом бомбежки Туапсе, где-то под Михайловским перевалом повалялись на пыльной жухлотравой обочине, погрызли добротной крепости черных сухарей, запили студеной, до зубной ломоты, водой из горного родника и — снова в путь. Несчетно останавливались под деревьями, под нависшими скальными карнизами, выскакивали из машины, прятались в придорожные кюветы, ровики и воронки от взорвавшихся бомб и крепко, солоно высказывались в адрес фашистских самолетов, нахально патрулировавших дорогу и не жалевших мелких бомб, мин и пулеметных очередей не только на машины или что-то еще более серьезное, но и на отдельного пешехода и даже неосторожную козу, рискнувшую приблизиться к дороге.

В Геленджик прибыли ночью. И тут тоже — дым пожаров, яркие мечи прожекторов в небе, надсадный гул ночного воздушного разбойника, взахлеб, наперегонки грохочущие зенитки и конвульсии земли под тяжкими утробными взрывами бомб.

Бесчастнов уже прибыл в Геленджик на своей персональной эмке. Командир разбил нас на четыре подгруппы, назначил старших, поставил конкретные задачи.

Одна группа должна была отправиться в Архипо-Осиповку, вторая остаться в Геленджике, третья заняться обследованием лесов и гор в районе Кабардинки, где по имевшимся сведениям бродили и прятались дезертиры и другой сомнительный люд. Я попал в самую большую группу, куда влились чекисты, пришедшие из северо-западных предгорных, занятых врагом районов, и которую возглавил сам Бесчастнов. Нам предстояло отправиться в Новороссийск.

…Новороссийск уже был под артобстрелом. Гитлеровцы наводнили город и его окрестности парашютистами-диверсантами, сигнальщиками-наводчиками, сеятелями паники, провокаторами, толкающими растерявшихся, неустойчивых жителей на мародерство, грабежи и погромы складов и магазинов. Основные бои шли еще в районе Верхнебаканской, Волчьих Ворот и Южной Озерейки, но и в городе уже слышались одиночные выстрелы, вспыхивали короткие перестрелки.

Наш командир группы быстро разыскал на девятом километре Санина, Ечкалова, Сущева, а с их помощью — в городе Холостякова. Связался с местными чекистами Никифором Ивановичем Бурдой, который грузил и отправлял в Геленджик имущество горотдела, занимался эвакуацией сотрудников; Александром Лукичом Жешко — оперуполномоченным горотдела; Николаем Егоровичем Падкиным; Виктором Даниловичем Вороновым — старшим следователем горотдела УНКГБ; Михаилом Филипповичем Козюрой — старшим оперуполномоченным горотдела; Георгием Мефодиевичем Буруновым.

Меня Бесчастнов направил в помощь новороссийскому чекисту Константину Степановичу Ковалеву, который валился с ног, обеспечивая бесперебойную работу хлебозавода. Обсыпанный мукой, с красными от напряжения и бессонницы глазами, Ковалев метался от печей к замесной, от замесной — в мучной склад, оттуда — к хлебовозкам. Когда я представился, он прохрипел мне в лицо сорванным голосом:

— Хлеб давай, понял? Хлеб! Бойцам! На передовую! Понял?

— Так чем вам помочь?