Франц Кафка - Письма к Максу Броду

Ты говоришь, что не понимаешь моей позиции. Она, по крайней мере, на поверхности, очень проста. Ты не понимаешь ее только потому, что предполагаешь за моим поведением какую-то доброту или нежность, но как раз их не можешь найти. Я в этом смысле отношусь к тебе примерно как ученик младшего класса, который восемь раз проваливался, к ученику выпускного класса, которому предстоит невозможное — выпускной экзамен. Я могу представить, какая борьба тебя ждет. Но когда ты видишь меня, большого человека, склонившегося над маленькой задачкой на умножение, тебе этого не понять. «Восемь лет! — думаешь ты. — Это, должно быть, очень основательный человек. Он все еще умножает. Но если он до сих пор такой старательный, значит, он теперь что-то должен уметь. Поэтому я его не понимаю». Но что у меня могут начисто отсутствовать математические способности и что я не сбегаю лишь из жалкого страха или — самое вероятное — что я из страха мог окончательно потерять рассудок — это тебе в голову не приходит. И все же это не что иное, как подлейший страх, смертельный страх. Как человек, не в силах противостоять соблазну, прыгает в море и счастлив, что его так несет — «теперь ты человек, теперь ты великий пловец», — и вдруг выпрямляется, просто так, без причины, и видит только небо и море, а в волнах лишь свою маленькую головку, и его охватывает ужасный страх, все остальное ему безразлично, ему нужно назад, пусть хоть разорвутся легкие. Именно так обстоит дело.

А теперь сравни твой случай с моим — или лучше не с моим, из уважения, а со старыми великими эпохами. Единственной настоящей бедой было бесплодие женщин, но, даже если они были бесплодными, можно было добиться плодовитости. Бесплодия в этом смысле — на чем я поневоле сосредоточиваюсь — я больше не вижу. Всякие чресла плодоносят и без пользы ухмыляются миру. И если кто-то даже прячет свое лицо, то не для того, чтобы защититься от этой ухмылки, а чтобы не выдать своей собственной. В таком сравнении борьба с отцом значит немного, он ведь всего только старший брат или неудачный сын, который лишь ревниво и жалко пытается смутить своего младшего брата в решающей борьбе, впрочем, не без успеха. Но теперь выходит уже совсем мрачно, каким и положено быть последнему кощунству.

Франц

(Приписка на полях:) Нет ли у тебя копии статьи о Шрайбере [91] «Адольф Швайбер — судьба музыканта». Берлин, 1921. , чтобы мне одолжить? Я бы ее скоро вернул.

У тебя же должны быть также новые корректуры стихотворений [92] «Книга любви». Мюнхен, 1921. ? Может, уже и большой книги?

Передай, пожалуйста, привет Феликсу и Оскару; немного успокоюсь, напишу им. Я опять прочел то, что ты говоришь о Матлиари, и вижу, что должен еще ответить отдельно {5} 5 Еще приписка: Впрочем, мои планы (за спиной заведения) еще великолепнее, чем ты думаешь: до марта — здесь, с мая — в Смоковец, на лето — Гримменштайн, а на осень — не знаю. . Ты знаешь Словакию, но не Татры, здесь были дачи будапештцев, они чистые, с хорошей кухней. Признаться, немецкий или австрийский санаторий был бы для нас удобнее, но это просто впечатления первого дня, скоро привыкаешь, кстати, это одно из моих преимуществ, в котором ты (да и домашние тоже) хочешь, чтоб я усомнился. Я отношусь к этому всерьез, как ты, Макс, того и хочешь, антитеза представляется мне еще хуже, речь не о жизни или смерти, а о том, чтобы жить или начетверть жить, дышать или задыхаться, медленно (не намного быстрее, чем длится на самом деле жизнь) сгорать в лихорадке. Поскольку я смотрю на вещи так, можешь мне поверить, что я не упущу ничего, что могу сделать, чтобы хоть отчасти обратиться к добру. Но почему врач должен?.. В твоем письме мне при первом чтении от страха захотелось сделать карандашом эту фразу нечитаемой. Наконец, то, что он говорит, не так уж глупо, и уж, конечно, не глупей того, что говорят другие. В этом есть даже что-то библейское; кому не дано сполна воспринять творческого дыхания жизни, тот будет уязвим во всем.

То, что я могу лечиться без мяса, уже, между прочим, доказано в Цюрау, где я почти не ел мяса, и в Меране, где меня из-за моего хорошего аппетита после первых двух недель уже не узнавали. Впрочем, потом вмешался враг, но его мясной едой не оттолкнешь и воздержанием от мяса не привлечешь, он приходит в любом случае.

Я здесь очень хорошо отдохнул, и, если бы мне здесь не мешало кое-что связанное с М., я бы остался дольше.

Из-за родителей, а теперь и из-за тебя, да, наконец, из-за меня самого (потому что мы бы тогда в этом смысле были вместе) мне жаль, что я не поехал с самого начала в Смоковец, но, раз уж я теперь здесь, зачем мне рисковать плохим обменом и, не побыв здесь четырех недель, уезжать отсюда, где все любезно стараются дать мне все, в чем я нуждаюсь.