Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3

Председатель. — Почему же такой агент не был уволен за бездействие?

Герасимов. — Напротив, им все дорожили. Он был близок к боевому делу, и, если бы надо было, ему не только тысячу, но и пять тысяч заплатили бы.

Председатель. — В чем же состояла его деятельность? Мы видим из ваших показаний, что он ничего не делал.

Герасимов. — Ничего не делал.

Председатель. — Вам известно, что в 1906–7–8 годах был произведен ряд террористических актов? Напр., в Москве.

Герасимов. — В 1906 году Азеф был заграницей.

Председатель. — Но вы сами говорите, что Азеф, с которым вы были в сношениях, обязан был освещать боевой центр. Значит, деятельность Азефа распространялась не только на Петербург, но и на всю Россию.

Герасимов. — Конечно, он был обязан, но мы не были гарантированы от каких-либо шантажей. Тут едва ли может быть какая-нибудь сделка, — тут все идет на веру. Ему оказывают доверие, но он может говорить правду, может и наврать. У нас нет ничего регулирующего. Он нам дает сведения, и эти сведения подтверждаются; для этого у нас есть наружные наблюдения. Если наружные наблюдения проверят его сведения, они приобретают значение, а если бы он не дал никаких сведений, то это на его душе грех. Тут мы ничего не можем сделать.

Председатель. — У вас есть сотрудник, который должен освещать боевой центр, — сотрудник, которым интересуется Макаров, Столыпин, тов. министра, министр. И вот оказывается, что этот сотрудник сотрудничает, а террористические акты происходят?

Герасимов. — Какие террористические акты? Будьте добры напомнить.

Председатель. — Покушение на Гершельмана, на Рейнбота, на Дубасова.

Герасимов. — В Москве была своя агентура.

Председатель. — Какая же территория наблюдения была у Азефа и что от него требовалось?

Герасимов. — Он должен был освещать боевое дело. Вы изволите спрашивать, принимал ли Азеф участие в покушении на Дубасова?

Председатель. — Я интересуюсь знать, каковы были сведения, сообщаемые вам Азефом, которым вы руководили?

Герасимов. — Я доложил вам все сведения, которые он мне сообщил. Может быть, он знал больше и только 10% своих сведений доложил, — я этого учесть не могу.

Щеголев. — Скажите, как вы думали, какое место занимал Азеф в организации?

Герасимов. — Он говорил, что он состоит в боевой организации.

Щеголев. — Значит, он был членом боевой организации. Скажите, вы с Азефом лично виделись в Петербурге и затем переписывались? Он вам писал? Где эти письма хранятся?

Герасимов. — Мои?

Щеголев. — Нет, Азефа к вам. Вы их не хранили?

Герасимов. — Это было 10 лет тому назад, я все уничтожил. У меня ни клочка не осталось от моей деятельности. Я все забыл. Мне противно вспоминать свою деятельность.

Щеголев. — Когда вы его в последний раз видели?

Герасимов. — Когда он приезжал спасаться. Может быть, вы помните такое обстоятельство, что он бежал из суда. В Париже был суд, и он бежал и пробыл здесь два-три дня.

Щеголев. — Вы где с ним виделись тогда?

Герасимов. — Он пребывал на моей квартире. Я сам жил на конспиративной квартире на Итальянской улице. Я один там жил.

Щеголев. — Это когда вы были начальником охранного отделения. А когда вы перестали быть начальником охранного отделения, где вы жили?

Герасимов. — С тех пор я его не видел. А когда я был генералом для поручений, я жил на Вознесенской ул. 22, потом на Знаменской.

Щеголев. — А на Пантелеймонской ул. вы не жили?

Герасимов. — Никогда.

Председатель. — При каких министрах вы были генералом для поручений? Вы начали при Столыпине, а затем…

Герасимов. — При Макарове и полгода при Маклакове.

Председатель. — Скажите все министры — Столыпин, Макаров и Маклаков — интересовались агентурой?

Герасимов. — Маклакова я совершенно не знаю, я видел его один раз, когда он приехал представляться.

Председатель. — А Макаров и Столыпин?

Герасимов. — Они интересовались.

Иванов. — Вы изволили сказать, что вы многое забыли, что вам противно вспомнить прошлое. Что это значит?

Герасимов. — Столько я вынес неприятностей, тяжело было…

Иванов. — По службе неприятности?

Герасимов. — Когда я ушел со службы, я совершенно изменился, увидел, что, служа тому строю, я совершил преступление, я видел, что там делается, как зритель, со стороны и мне стыдно, что я там служил, а в последнее время, простите, я сам чуть ли не революционером стал.