Федор Крюков: Речь на заседании Первой Государственной Думы

Так вот — «идите с докладом»… очень хороший совет, которым неоднократно пользовалось и само казачество и, конечно, без всякого успеха. И вот теперь, когда степи тихого Дона выжжены солнцем, когда казацкие поля имеют самый унылый вид, когда многие казацкие курени совершенно раскрыты, потому что солома понадобилась скоту, когда цена сену дошла до 60 коп. за пуд, мы «идем с докладом», побуждаемые многочисленными письменными и телеграфными просьбами, побуждаемые голосом своей совести. Мы вносим настоящий запрос с тою главным образом целью, чтобы «тихо и благородно» спросить у подлежащего начальства: когда же полки 2-й и 3-й очереди будут демобилизованы и когда казачьим семьям возвратят их кормильцев?

Я знаю, господа народные представители, что нет такой нужды, которая не была бы превзойдена другой, еще большей нуждой. Когда я говорю о нужде казаков, я отлично помню, что на Руси есть многочисленнейшие классы населения, гораздо более богатые горем и бедствиями, чем казаки. Но если бы я мог перенести ваше воображение в мой родной край, то вы увидели бы теперь сухие, бурые степи с достаточным количеством солончаков, песков, оврагов и голых шпилей. Вы увидели бы пустые гумна с повалившимися плетнями. Вы увидели бы убогие хаты, крытые полусгнившей соломой. Вы увидели бы тощую скотину так называемой «тасканской» породы; вы увидели бы полураздетых, беспризорных детей, беспомощных, голодных стариков и старух. Вы узнали бы тупое, беспомощное горе и озлобление жителей моего родного края, озлобление нужды и невежества, которое долго культивировалось и вкоренялось искусственно, так как невежество предполагалось лучшим средством сохранить так называемый воинский казачий дух и, главным образом, девственную преданность начальству. И рассказал бы вам мой согражданин-станичник, как падает и разрушается год от года его хозяйство, как отказывается кормить его скудный клочок родной земли, выпаханной, истощенной и развеянной сухими ветрами. И прибавил бы, что впереди нет никакого просвета, что все источники его когда-то цветущего благосостояния теперь оскудели или исчезли совсем, что задолженность его растет все в больших и больших размерах и жизнестроительство его преисполнено одними безнадежными терзаниями и изнуряющими заботами. А попечительное правительство облагодетельствовало семьи мобилизованных казаков значительным месячным пособием — именно в один рубль, чтобы казаки старались на усмирениях народа!

Сообщалось недавно, что правительство желает облагодетельствовать казаков отобранием войсковых запасных земель, в которых казаки сами до зарезу нуждаются и которые являются запасными только по воле начальства. Конечно, собственность священна только помещичья, ибо донские казаки по опыту знают, что казацкая собственность и не священна, и весьма прикосновенна. В продолжение прошлого, XIX столетия правительство два раза ограбило донских казаков на 3 000 000 десятин, обратив лучшие казацкие земли в достояние господ дворян и чиновников. Теперь, чтобы спасти помещичье землевладение от взволновавшегося крестьянского моря, правительство заставляет казаков караулить помещичьи усадьбы. Но в самую критическую минуту нет ничего невозможного, что правительство преподнесет казакам такой сюрприз, который довершит совершенное их разорение. А пока пусть они занимаются усмирением и оберегают помещичьи усадьбы, купеческие фабрики, заводы, пусть стараются! Пусть озлобляют против себя русский народ, плоть от плоти и кость от кости которого они сами есть. Пусть разоряются их хозяйства там, далеко, па родине. Разве это важно для правительства? Для него гораздо важнее, чтобы казаки не поняли каким-либо образом, что их кровные интересы неразлучны с интересами этого народа, который борется за землю и волю и за свои человеческие права. И вот, чтобы показать нежную заботу о казаке, о целости его имущества, правительство в марте месяце рассылает по станицам секретный циркуляр, в котором сообщает, что тысячи революционеров из внутренних губерний, смежных главным образом, поклялись сжечь все станицы и хутора казачьи, и рекомендует иметь в виду их, для чего и роздало огнестрельное оружие. Провокация действует, что мы видим из получаемых писем и телеграмм как казаков, так и крестьян; в недалеком будущем возможны кровавые столкновения между ними.

Нам небезызвестно, что компетенция нашего молодого парламента в военном вопросе поставлена в самые тесные границы. И, внося наш запрос, мы не имеем твердых упований на удовлетворительный ответ со стороны военного ведомства. Самым прямым путем был бы путь прямого обращения к Державному Вождю русской армии. Но недавний опыт показал, что в такого рода ходатайствах нам закрыт доступ к Монарху. Если же избрать обычный путь по многочисленным инстанциям, то существует весьма основательное опасение, как бы голос нужды, горя, голос народных слез, будучи отражен многократным бюрократическим эхом, в конечный момент не преобразился бы в голос беспредельной преданности, готовой вцепиться в глотку ближнего при первом мановении начальственного перста. Здесь не так давно говорилось нам, что право и справедливость в русской армии покоятся на незыблемых основаниях. Вот мы и хотели убедиться, насколько эти основания незыблемы, во-первых, в области права: применялся ли подлинно закон при мобилизации полков казачьих 2-й и 3-й очереди? Во-вторых, в области справедливости: справедливо ли на одно казачество, разоренное казачество, возлагать тяжелое — и материально, и морально — бремя, тяжелое ярмо полицейско-экзекуционной службы, тогда как вся гвардия и большая часть войск других родов оружия свободна от этой службы? Мы избираем единственный, доступный для нас путь для того, чтобы исполнить долг нашей совести; мы несем нужды нашего края вам, представители русского народа (продолжительные аплодисменты).