В. Новоселов - Атомный проект - Тайна «сороковки»

После испытания первой советской атомной бомбы И. В. Курчатов как-то сказал:

— Все это могло произойти и раньше, если бы не было нелепой двухлетней заминки. В конце концов размагничивать корабли могли и без нас…

В то время, как все работы по урановой проблеме были свернуты, руководители внешней разведки, отвечавшие перед Сталиным за научно-технический шпионаж, не забыли об атомной бомбе.

Сталин еще в начале 30-х годов требовал от внешней разведки вести настоящую охоту за техническими и научными новинками, которые разрабатывались в наиболее развитых странах Запада. Использовалась любая возможность, чтобы получить преимущество в гонке вооружений, развернувшейся в Европе после прихода Гитлера к власти.

Промышленным, научно-техническим шпионажем занимались внешняя разведка НКВД, Главное разведуправление Генерального штаба и стратегическая разведка. Агенты последней, глубоко законспирированные за рубежом, выходили, минуя аппарат, на Берию, фактического руководителя всей советской разведки. В его кабинет на Лубянке стекалась информация из самых разных стран мира. Многие технические новшества Запада выкрадывались, копировались, при возможности модифицировались и производились в СССР, но уже под другими наименованиями.

К весне 1942 года советская разведка располагала информацией о крупномасштабных мерах, предпринятых правительствами Англии, США и Германии по созданию атомного оружия. Отдельная, большая по объему записка была составлена для информирования Сталина о состоянии дел по урановой проблеме в Великобритании. [17] Впервые полный ее текст без указания источника опубликован в книге С. Пестова Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней.// Санкт-Петербург, Шанс, 1995, с. 48–51. Напомним, что еще ранее, в ГКО, Сталину и Курчатову писал о необходимости начать работу по созданию атомной бомбы Г. Н. Флеров, а в апреле 1942 года к Сталину с аналогичной просьбой обратились академик А. Ф. Иоффе и уполномоченный Государственного Комитета Обороны В. С. Кафтанов.

Сегодня мы уже располагаем текстами этих документов. Анализ их содержания показывает, что заставить Сталина немедленно действовать они не могли. Слишком незначимой была содержащаяся в них информация по сравнению с прямой и страшной угрозой по-прежнему нависавшей над Москвой со стороны вермахта. Но насторожить эта информация, стекавшаяся к Сталину из разных источников, вполне могла. Он дал указание обсудить этот вопрос на заседании Государственного Комитета Обороны с участием академиков А. Ф. Иоффе, Н. Н. Семенова и В. Г. Хлопина. Возможно, Л. П. Берия убедил Сталина обратить внимание на этот вопрос. Став незадолго до этого заместителем председателя Совнаркома СССР, нарком НКВД курировал производство боеприпасов и не мог не понимать огромных преимуществ принципиально новой взрывчатки.

Видимо, Берия что-то смог внушить Хозяину и тот решил выяснить мнение авторитетных для него ученых.

Заседание комитета началось с лаконичного вступления Сталина. Он предложил заслушать сообщение Берии о данных разведки по созданию атомного оружия на Западе. Для членов Государственного Комитета Обороны даже сама терминология доклада была непонятной. Объективную оценку услышанному могли дать только приглашенные ученые. Из всех троих Сталин лучше знал и ценил главу советской школы физиков, которого так и называли "папа Иоффе". После информации Берии Сталин обратился к академику:

— Товарищ Иоффе, скажите членам Государственного Комитета Обороны, могут ли они доверять сообщениям нашей разведки?

Академик был готов к такому вопросу, но волнение не дало ему сразу говорить. Наконец, глубоко вздохнув и не отрывая взгляда от медленно ходившего по кабинету Верховного Главнокомандующего, Иоффе произнес:

— Товарищ Сталин, открытие Ганом и Штрассманом в 1938 году возможности осуществления самоподдерживающейся цепной реакции сделало создание атомной бомбы принципиально возможным. Однако процесс реализации атомного проекта займет не менее 10–15 лет, а может быть, и больше.

Иоффе умолк и посмотрел на коллег, те в знак согласия закивали.

Ни выражение лица, ни голос Верховного не выдали его отношения к услышанному, когда он спросил:

— А нельзя ли, товарищ Иоффе, эти сроки сократить, чтобы помочь героической Красной Армии в войне?

Все, кто общался со Сталиным, знали, что неискренности он не прощал, и поэтому ученый ответил на вопрос Верховного, не кривя душой: