Михаил Грабовский - Пусковой Объект

Федор Григорьевич заканчивал инструктаж обычно с патетикой, на нервном взлете:

— Ни в какие разговоры не вмешиваться! Ни на какие реплики не реагировать! Не будете соблюдать режим — вас же ограбят, изнасилуют, убьют и забетонируют где-нибудь под лестничной клеткой. И никто… ни одна ищейка не найдет вас в этом лабиринте. Понятно?

Однако Игорь своим неразвитым умом не вполне осознавал, за что его могут убить или забетонировать, и поэтому полностью доверял Обухову. В ответную благодарность за доверие бригада Виктора работала в производственных помещениях, которые курировал Игорь, значительно старательнее и аккуратнее, чем в остальных.

Зэки встречали Игоря в своей комнате отдыха заранее подготовленными вопросами:

— Когда планируется закончить монтаж?

— Когда их собираются выводить из зоны?

— Опережаем ли мы американцев по части быстрых нейтронов?

— А что случится, если корпус реактора треснет или, еще хлеще, разорвется пополам?

В некоторых вопросах Игорь сам был недостаточно силен, но всегда старался разъяснять толково, с заиканием, тут же рисуя техническую схему или субординацию подвернувшейся щепкой на пыльном бетонном полу. Зэкам импонировало, что Игорь разговаривает с ними как с равными, на полном серьезе. Во время беседы Игорь часто оглядывал лица своих учеников, пытаясь понять, насколько глубоко они схватывают новые технические знания. К его сожалению, чаще всего он видел перед собой бестолковые усталые лица, хитрые бегающие глаза и приоткрытые рты с желтыми одинокими зубами или беззубыми деснами.

Любимой темой зэков был разговор про вождя всех трудящихся, товарища Сталина, про его гениальный ум и великий талант руководителя. Все они были абсолютно уверены в том, что, если бы Сталин был сейчас жив, то этот паршивый реактор уже давно бы построили. Даже раньше запланированного срока.

— Вот был настоящий мужик! — восхищенно говорили они взахлеб. — Не то что, например, этот козел Михалыч.

С этим Игорь искренне соглашался, в этом была определенная доля правды. Хотя в глубине души Игорь считал Сталина самым ординарным бандитом, недалеко ушедшим от Михалыча по своему интеллекту и умственному развитию.

— Ну ладно, ребята, спасибо за угощение, — Игорь поднимался, отряхивая брюки. — Мне пора. Есть небольшая просьба. Поднимите в четыреста восьмом станину сантиметров на десять.

Зэки сразу же соглашались с тем, что действительно надо бы поднять станину. Обещали выполнить просьбу.

— Приходите завтра, пожалуйста. Поговорим еще о чем-то. Виктор лично выводил Игоря из „потайки”, пожимал руку и на прощанье говорил всегда одну и ту же фразу:

— Пока, Игорь. Привет жене.

Но Игорь никогда не рассказывал Але про Виктора и его бригаду. Не хотел зря тревожить.

В нерабочее время Игорь вспоминал про Обухова очень редко. Только иногда, когда засматривался из окна на красочный ночной горизонт в степи. В пяти километрах сияли, мерцали и переливались сотни разнокалиберных огней. Эта фантастическая пляска далеких приземных звезд в черноте ночи не была навязчивым миражом. Там другой жизнью жил параллельный город. Размещались, прижавшись к земле, три огромных лагеря заключенных, откуда каждое раннее утро, еще до начала рабочего дня, выползали один за другим сотни больших грузовиков с закрытым кузовом и двумя автоматчиками. С интервалом в 30 метров между машинами длинная колонна колесных близнецов держала путь в рабочую зону БН-350.

„Где-то там, среди этих огней, — думал Игорь, — находится сейчас Виктор Обухов. Со своими надеждами и мыслями о жизни. Смотрит ли он в эту минуту с завистью на ночной Шевченко? Или давно уже спит? Побудка-то у них ранняя. Наверно, спит…”

В 1944 году Лейпунского пригласили на преподавательскую работу в Москву, в новый механико-математический Институт (будущий МИФИ). А через год он был привлечен к сотрудничеству с НКВД в качестве заместителя девятого Главного управления по науке. Именно тогда в небольшом городке Обнинске Калужской области по предложению Берия начала сооружаться секретная научная лаборатория „В”. Это была одна из четырех подобных лабораторий, входивших в систему НКВД и предназначенных для использования научного багажа вывезенных из Восточной Германии ученых-физиков. Это представлялось разумным и логичным в условиях нехватки собственных физиков-ядерщиков, многие из которых погибли в лагерях еще до начала войны. Берия, отвечающий перед Сталиным лично за быстрейшее создание атомной бомбы, рассуждал правильно. Почему бы не использовать нерастраченные мозги немецких ученых, вывезенных в качестве научной контрибуции из восточной зоны? Конечно, с русским языком у них похуже, чем у наших евреев-теоретиков, но это не такая уж беда. Почувствуют необходимость — быстро осилят. А уж как заставить ученых добросовестно и благодарно трудиться на благо Социализма, Лаврентий Павлович хорошо знал из богатого жизненного опыта. Знающий иностранные языки Лейпунский был подходящей кандидатурой на роль организатора. В 1948 году Александр Ильич переезжает сюда с семьей на постоянное место жительства в небольшой деревянный домик со скрипучей лестницей, расположенный совсем рядом с основным зданием лаборатории. Вскоре небольшая „закрытая” лаборатория превратилась в Физико-Энергетический Институт (ФЭИ).