Кэсси Харти: Я смогла все рассказать

Больше всего на свете я любила танцы. Я начала заниматься с двух лет и, по-моему, даже добилась кое-каких успехов. Я прекрасно ходила на носочках, и мне всегда доставались роли в представлениях. Один раз я даже получила роль пастушки из стишка «Про Мэри-бедняжку и ее барашка» [1]. Мама почему-то решила, что даже с вьющимися от природы локонами я все равно не похожа на настоящую пастушку, и вплела в мои волосы множество маленьких бантиков и ленточек накануне выступления и заставила так спать. Если уж говорить начистоту, она вообще проявляла какой-то нездоровый интерес к моим волосам. Ей нравилось дергать меня за них, видимо, так она выплескивала свою злость. Я довольно быстро это поняла и старалась не подходить к матери слишком близко.

Мама часто брала Тома, Роузи и Элен с собой в походы по магазинам, и сестры и брат всегда возвращались домой довольные, с обновками и новыми игрушками; я же была лишена всего этого. Они устраивали пикники, ездили по выходным за город, а я оставалась дома с миссис Роджерс, нашей соседкой. Меня это вполне устраивало (я и не знала, что бывает по-другому), но я никак не могла понять, почему мама их балует, а меня нет. И беспрестанно задавалась вопросом, почему она меня не любит. Нуждаясь в ее любви, я изо всех сил старалась ей понравиться, но это ничего не меняло.

Мама не отличалась красотой, скорее была, как говаривала наша бабушка, статной; крупная, темноволосая, сильная духом и телом женщина с властным характером, она привыкла добиваться своего. Таких называют бой-бабами. Отец был ей неровня: тощий, тихий добряк, не умеющий постоять за себя. Ему тоже часто доставалось от матери, после очередного скандала он мог часами сидеть в садовом сарае, наслаждаясь тишиной и спокойствием.

Я появилась на свет в ноябре сорок пятого года. Отец был морским пехотинцем, воевал на Тихом океане; когда я родилась, он еще служил в Бирме. Мне уже миновало полгода, когда отец вернулся домой, но вскоре снова вынужден был нас покинуть. Несколько лет он появлялся дома только наездами, а потом приехал насовсем и устроился на верфь судостроителем. Я помню, как он каждый день ездил на работу на велосипеде, как возвращался вечером промокший, замерзший и вымотавшийся за день. По пятницам мы с мамой ходили к нему на работу; в этот день выдавали зарплату, и мать забирала у отца все деньги, едва он успевал их получить в кассе. Она тщательно по несколько раз пересчитывала купюры и монеты, прятала их в кошелек, оставляя отцу денег только на блок сигарет. Остальное она тратила на хозяйство.

Мы жили в одноэтажном доме с небольшим садом и задним двориком. В доме было всего две комнаты, и я помню, как в детстве мы все вчетвером спали валетом на одной кровати: я и Том – с одной стороны, Элен и Роузи – с другой. Элен читала нам перед сном сказки. Из-за недостатка места в комнате книги мы хранили прямо под кроватью. Как-то раз, намереваясь достать какую-нибудь книжку, я пошарила рукой по полу и внезапно наткнулась на что-то мягкое. Заглянула под кровать и завизжала от ужаса: по полу, семеня ножками, полз огромный паук.

Мы вскочили с кровати и побежали на улицу; один из соседей услышал наши вопли и прибежал посмотреть, что произошло. Узнав, в чем дело, он сбегал за стеклянной банкой и стал ловить паука. Оказалось, что паук жил у кого-то из наших соседей, они за ним недоглядели, и он убежал. По-моему, это был тарантул.

Элен и Роузи довольно часто оставались сидеть со мной и Томом: когда папа еще служил в морской пехоте, мать часто куда-то уходила по вечерам. Сразу после ужина она надевала свое самое нарядное платье, подолгу прихорашивалась перед зеркалом, приказывала мне и Тому слушаться Элен и быстро уходила, оставляя после себя аромат духов. Многие дети не любят, когда за ними присматривают старшие братья или сестры. Мне же нравилось оставаться с Элен и Роузи, они были добры ко мне, намного добрее, чем мама; на ночь Элен читала нам с Томом сказки, и я спокойно засыпала. Вечера с матерью были ужасны: она всегда находила повод наказать меня, и, уже лежа в постели, я еще долго вспоминала все оскорбления за день и поглаживала щеку, горевшую от пощечин.

Ни один прием пищи в доме не обходился без скандала. Я была весьма субтильной девочкой, даже для своего возраста. «Тебя же ветром сдует, – говорила мне бабушка. – Ты не ешь, а клюешь, как воробушек». Я никогда не отличалась хорошим аппетитом, а овощи просто-таки терпеть не могла. Особенно брюссельскую капусту – меня от нее просто тошнило. Каждое воскресенье мама готовила жареное мясо с гарниром из ненавистной капусты и потом не выпускала меня из-за стола, пока я не съем все до последнего кусочка. Это было несправедливо: ни Тома, ни Роузи с Элен она не пичкала мерзкими овощами. Брат и сестры могли есть то, что им нравится, и никто не заставлял их съедать все до последней крошки: они могли просто встать и уйти из-за стола. Я же часами сидела и смотрела на зеленое месиво в тарелке, пытаясь пересилить себя, но едва подносила вилку ко рту, как меня начинало тошнить. Это было выше моих сил.