Борис Гулько - КГБ играет в шахматы

Освободившись, Володя поехал домой, а мы направились к телефону-автомату, из которого я все последние дни после демонстраций обзванивал корреспондентов. Автомат тот притулился к зданию Министерства иностранных дел СССР на Смоленской площади и в отличие от большинства московских автоматов всегда был исправен. Думаю, что он и прослушивался всегда. Впрочем, как и телефоны западных корреспондентов, которым я звонил.

Я рассказал корреспондентам историю Апекина, присоединившегося к нам, и пообещал, что 11 мая, когда в Нью-Йорке намечалась стотысячная демонстрация в защиту советских евреев-отказников, мы в Москве тоже выведем на демонстрацию группу людей.

С моей стороны такое заявление было не полным блефом. Я чувствовал, что есть отказники, готовые присоединиться к нам.

В тот вечер к нам домой приехал милиционер и привез повестку явиться в ОВИР на следующий день в четверг 8 мая к 4 часам пополудни. Очевидно, они хотели сорвать нашу демонстрацию, назначенную на три.

Мы поехали в ОВИР с утра. Известная всем отказникам Москвы инспектор Сазонова приняла нас сразу. Впрочем, мы разделились. В кабинет вошел я, а Аня осталась ждать снаружи.

Сазонова предложила мне взять домой и вновь заполнить анкеты, поскольку старые, заполненные семь лет назад, устарели. Я ответил, что зачем, мол, попусту заполнять анкеты. Пусть она лучше скажет мне, намерены ли они нас отпустить. Сазонова отвечала что-то нечленораздельное. Я настаивал. В конце концов Сазонова произнесла: «Принесете заполненные анкеты и получите открытку».

Открыткой называли документ, в котором было сказано о разрешении на отъезд и было указано, какие действия нужно совершить, чтобы получить выездную визу. Это походило на победу.

Я покинул кабинет. Снаружи Аня сообщила мне, что, вслушиваясь из-за двери в перебранку, она явственно слышала, как Сазонова все время кричала мне: «Вам разрешено», а я каждый раз что-то возражал ей. Это означает, что мой слух отказывался воспринимать фразу, которую я тщетно ждал долгие семь лет. Сознание не принимало ее.

Я позвонил Апекину и сказал, что на демонстрации мы больше не выходим — нас отпускают. Володя ответил, что подумает, что ему делать дальше.

Я испытывал некоторую неловкость перед Апекины-ми. Мы использовали Володино мужество, а теперь бросали его.

На следующее утро к нам пришла мама и сказала, что звонил Апекин и просил меня перезвонить ему. Я отправился на квартиру родителей. Отцу, как ветерану войны, поставили телефон, который, как у отца диссидента, тщательно прослушивали. На это Апекин и рассчитывал.

— Я напишу открытое письмо на Пагуошскую международную конференцию, — передавал через телефон моих родителей угрозы КГБ Володя, — напишу еще в какие-то инстанции.

— Мм-да-а-а, — мычал я расстроенно. — Очень Пагуошская конференция ему поможет.

Через два часа мама пришла к нам опять. Апекин просил позвонить ему еще раз. Я уже догадывался, что услышу.

— Я решил выйти на демонстрацию один, — услышал я в трубке.

— Вот это правильно, — поддержал я Володю.

Я догадывался, что на Лубянку поступил окрик со Старой площади, и КГБ должен был прекратить наши демонстрации немедленно. Все же выйти на демонстрацию одному, не имея относительной защиты, которую давала нам наша шахматная известность, я понимал, было нелегким решением.

Слава богу, угроза Апекина, переданная через телефон моих родителей, сработала. За несколько часов до демонстрации, на которую с Володей решила выйти его дочь Катя, милиционер доставил Апекиным открытку с разрешением покинуть Советский Союз. В Америке Володе сделали успешную операцию на сердце. И до сего дня — двадцать один год спустя — Апекин продолжает успешную научную работу в Массачусетском технологическом институте.

Неделю мы заполняли анкеты, получали какие-то дополнительные справки, и 15 мая, ровно через семь лет после подачи документов, мы опять были в Колпачном переулке, столь хорошо знакомом московским евреям, и вручили бумаги Сазоновой.

— Все в порядке, можете идти, — сказала она нам.

— А где же открытка?!

— Так вам сразу и открытка, — сыронизировала инспектор ОВИРа. — Ждите. Получите по почте.

— Мы уже семь лет ждем.

— Подождете еще.

С тяжелым сердцем спустились мы от Колпачного переулка к Старой площади. Мы надеялись, что наша борьба окончена. Похоже, это было не так.

Мы зашли в какой-то музей, размещавшийся в старой церкви, прятавшейся среди тяжелых зданий огромного комплекса ЦК КПСС. Постепенно решение вызрело.