Юлия Андреева - Ближнее море

«Он жил на одной из Советских улиц, которые прежде назывались Рождественскими». Ладно, пока все как будто верно. «Выскочили из метро, прошли мимо гастронома, на месте которого в прежние времена стояла Греческая церковь». Стоп. Не гастронома, а БКЗ «Октябрьский». Поехали дальше. «О том, как эта изящная византийская церковь была разрушена, писал свидетель тех событий Иосиф Бродский:

Ну вот же, как будто бы ясно написано. Концертный зал, а не гастроном. А то я, грешным делом уже усомнилась, а не было ли там двух Греческих церквей, одна во имя святого великомученика Димитрия Солунского, а вторая… А впрочем, не было в Питере второй Греческой. На Песках – там, где сейчас Советские улицы, находилась Греческая слобода. Там со времен Петра I селились греки и, как это было заведено в Санкт-Петербурге, проживали они своей общиной.

Путают мои авторы, сиречь персонажи, ой как путают. Словно шифруют события, перемножая их, складывая одно с другим, безжалостно вычитая, вымарывая неугодных знакомцев, разделяя, но не властвуя.

«Было это в 80—90-х годах» – жуткая по своей абсурдности фраза. Восьмидесятые – царство застоя, а девяностые – перестройка, бандиты, открытие границ, волна проповедников и непуганых иноземных бизнесменов, желающих спешно открыть свой бизнес в бывшем СССР.

«Проходил концерт, как его… не помню, какой группы. Где было? Ну, наверное, в ДК пищевиков, но может быть, и в «Красном Октябре», нет, точно в «Балтийском Доме». Да. Стопроцентно – в ДК «Маяк». Были я и еще два известнейших поэта. Один из Латвии, ты его не читала, а другого должна знать обязательно. Такой, с длинными, грязными патлами, в сером вязанном джемпере. Ну как его… он еще всегда бухим читал!» Вот и ищи неведомо в каком году и в каком здании грязного, нечесаного поэта в джемпере, привыкшего радовать публику будучи под мухой. Да под подобное описание разве лишь лысые не подходят. Трудно разговаривать с нашими людьми. Ох, трудно!

– Чем ты так долго занимался в ванной?

– Рукоплесканием!

– Я нашел классную помойку! – заявил с порога Коля Никитин, вваливаясь в квартиру Наталии Андреевой и волоча за собой мешок с «сокровищами».

«В то время были действительно великолепные помойки, на которых можно было найти по-настоящему красивые старинные вещи. Народ выбрасывал антикварную резную мебель, покупая взамен безвкусные полированные гарнитуры. А любители старины с раннего утра выслеживали помоечные «новинки», собирая себе «дворцовую мебель и утварь».

В тот день Коля принес, как он сам выразился, «настоящий хрусталь». На самом деле это были осколки каких-то подсвечников, ваз, бокалов. Каждую находку мыли и рассматривали, наблюдая за тем, как преломляется в гранях стекла свет. С каждой Коля мог возиться, точно это и вправду была величайшая драгоценность, артефакт, волшебная вещь, способная выручить его в трудную минуту жизни. Сидя на ковре в крошечной комнатке, Наталия и Коля вертели в руках диковинные предметы, узнавая в них волшебную палочку феи, осколок зеркала тролля или даже подвеску королевы Анны, одну из тех, за которыми д’Артаньяну пришлось мчаться в Англию к герцогу Бекингему.

Если предмет удавалось опознать, лицо Коли светилось детским счастьем, когда никто не мог объяснить происхождение осколка и разгадать сокрытую в нем волшебную силу, Никитин откладывал его в отдельный мешочек, намереваясь позже непременно разгадать загадку.

Свою первую книгу «Геморрой, или Мариночка, ты такая нежная» Марина Оргазмус писала от руки. Фрагмент за фрагментом постепенно складывалась эта странная, откровенная, в чем-то притягательная, а в чем-то и отталкивающая повесть. Уезжая двенадцать лет назад из России, Марина не владела компьютером. Осваивать его пришлось уже в Германии. Училась сразу же на немецкой клавиатуре. Зато когда пришла пора набирать рукопись на русском языке, начался натуральный «геморрой».

Расположение букв на русской и немецкой клавиатурах различается. Находишь одну букву, бьешь по ней и тут же ищешь другую. Помните, как в детском мультике: «Одну ягодку беру, на другую смотрю, третья мерещится». В общем, перепечатывала она рукопись с полгода буквально одним пальцем. А когда закончила, то с удивлением обнаружила, что палец этот средний.