Вера Шапошникова - Ярославичи

— С Арсением Антоновичем можно поговорить. Может, о чем и напомнит? — Алла Константиновна порылась в своих записных книжках. — Вот телефон.

Теперь я совсем убедилась, что не могла встречать Полукеева в Ленинграде. Уехал он на ярославский шинный, когда его еще не было — тут стояли одни только стены.

— Мы рыли траншеи для кабеля электропроводки, монтировали машины, — говорил он по телефону, волнуясь и торопясь. Так говорят обычно люди, которые пережили нечто значительное, оставившее глубокий след в их душе. — Все были тогда охвачены одной мыслью, одним желанием — пустить завод к пятнадцатой годовщине Октября. Да, да, к пятнадцатой. Неделями не ходили домой, про сон, про еду забывали. А все же добились, пустили. Я был не только свидетелем, как собирали первую покрышку, но, можно сказать, и прямым участником.

Страна уверенно набирала силы. Это были силы трудового народа, одухотворенного величием выпавшей на его долю миссии и грандиозностью совершаемых им исторических дел.

Сила веры сказалась в испытаниях Великой Отечественной войны, когда шинники, как и все ярославичи, все граждане своей Родины, с первых дней, волна за волной, уходили на фронт.

Враг торопился. Республика была еще молода, но сила людская несокрушима. Места ушедших заняли жены и дети их. Иным ребятишкам приходилось ящики подставлять, чтобы могли достать до станков. А как работали, с какой отдачей, с какой великой любовью к стране, к тем, кто сражался за ее независимость. Об этом говорит хотя бы тот факт, что вся военная техника стояла на ярославских шинах. И ярославский шинный был единственным предприятием, выпускавшим столь нужную продукцию для войны.

— А где вы были во время войны? — спрашиваю Полукеева.

— Воевал. Пошел с первых дней. Сначала в зенитной артиллерии разведчиком-наблюдателем. Закончил войну танкистом. Последние бои в Праге.

— А после в Ярославль?

— Конечно, сюда, на шинный. Я уже врос в него. Так много в жизни связано с коллективом людей, с заботами их, задачами. Дел много было после войны. Да я уж и ленинградцем себя вроде как не считал. Ярославец я. Да, да, ярославец, — кричал он по телефону.

«А Жуков? Интересно, кем он считает себя?» — подумала я, положив телефонную трубку. Рабочий, встреченный мной на территории, назвал его курянином. Если уж посторонний знает... А впрочем, какое это имеет значение? Когда-то были вековые гнезда, в них складывались характерные для условий и образа жизни черты. Птенцы подросли, разлетелись из гнезд, курянин осел в Ярославле...

Итак, покинув цех, где все пощелкивало, потрескивало, гудело, вспучивалась и проваливалась в зазоры крутящихся вальцов горячая черная смесь, откуда она по транспортеру, упрятанному в железный кожух, текла в соседнее помещение, по выложенной железными плитками дорожке мы перешли с Галиной Борисовной туда, где во всю длину помещения растянулся протекторный агрегат. Возле него я увидела приземистого, белоголового человека с крепкими скулами, молодым лицом и умными, добрыми глазами. В нем сразу узнала того, кто запечатлен на фотографии со своей бригадой.

Он посматривал на широкую толстую ленту резины, которая текла из узкого отверстия в головной части машины и уносилась дорожкой, бегущей по средней части стола в дальний конец цеха, где высились стеклянные сооружения.

— Вот тут и делают заготовку протекторов. Да, да, это они и есть.

Галина Борисовна показала на бегущую черную ленту — беговые части наружной покрышки шины.

«Мечты автомобилиста», — мысленно добавила я.

Увидев нас, Жуков широко улыбнулся, сверкнув большими, плотно сидящими зубами, передал наблюдение своему помощнику и, обойдя машину, поздоровался со мной, как со старой знакомой, и эта улыбка, и простота, с которой держался, сразу расположили к нему, вызвали чувство внутреннего контакта.

Мы прошли вдоль его агрегата до стеклянных ящиков — камер охлаждения, от которых веяло холодом. Разрезанные на части протекторы в них обретали твердость. Отсюда их увозили в другие цеха, где завершается процесс рождения шины.

— Это только кажется, что работа несложная. Резина — высокомолекулярное соединение, неоднородное. Нужно следить за лентой, чтобы не было вытяжек, не попадали комочки — все это брак. Жуков может не пользоваться приборами. Кажется иногда, он эту ленту видит насквозь. Брака тут не бывает. И вот у того бригадира, — Галина Борисовна показала на подошедшего к агрегату высокого, худощавого человека, — тоже не бывает. Это Федоров Николай Дмитриевич, бригадир, сменщик Жукова. Оба работают хорошо, соревнуются.