Сборник - «С Богом, верой и штыком!» Отечественная война 1812 года в мемуарах, документах и художественных произведениях

Не успевала парить смерть в громах пушечных! У воинов русских была одна мысль: за нами Москва, мы сражаемся за Москву! Один только раз оглянулись они назад, когда, мысленными очами взирая на блестящие главы храмов московских, осенились крестом на жизнь или на смерть за Москву!

Под тучей смертной юный Павлов меткими выстрелами взорвал на воздух одиннадцать неприятельских ящиков. Генерал Ермолов, свидетель непоколебимого мужества Павлова, обнял его и приветствовал с царской милостью. А юный герой, он с приветом Алексея Петровича в четыре часа пополудни при громах и молниях убийственных отошел в вечность – досматривать оттуда конец боя.

26 августа 1812 года, в день достопамятной битвы Бородинской, Дохтуров начальствовал сперва серединой войск, а потом левым крылом. Учинясь преемником князя Багратиона, оставившего поле сражения за раной, поддержал он славу его и усугубил сияние своих подвигов. Вскоре по прибытии на левое крыло Дохтуров получил от князя Кутузова записку, чтобы держался до тех пор, пока не будет повеления к отступлению. Оживотворяясь любовью к Отечеству, честью и долгом, Дохтуров был везде, где была опасность. Ободряя примером своих воинов, он говорил: «За нами Москва, за нами мать русских городов!» Смерть, встречавшая его почти на каждом шагу, умножала рвение и мужество его. Под ним убили одну лошадь, а другую ранили. На грозном поприще смерти провидение охраняет героев в то самое время, когда они, отрекаясь от самих себя, полагают жизнь свою в жизни и славе Отечества. Дохтуров одиннадцать часов выдержал сильный и необычайный напор французских войск; он мог сказать по всей справедливости: «Я видел своими глазами отступление неприятеля и полагаю Бородинское сражение совершенно выигранным». Это слова Дохтурова. Относя все к другим, он молчал о себе. Скромность была с ним неразлучна.

12 октября 1812 года Дохтуров отомстил Наполеону за пепел Москвы, любезной его сердцу. Он первый встретил французов под Малоярославцем, первый вступил с ними в бой; тридцать шесть часов удерживал их от упорных покушений ворваться в полуденные области России. Семь раз штыки русские наносили врагам смерть и поражение, но силы их, непрестанно умножавшиеся, угрожали новой опасностью. При одном отчаянном натиске Дохтуров воскликнул: «Наполеон хочет пробиться. Он не успеет или пройдет по трупу моему!» Штыки и груди воинов, одушевленные голосом отца-начальника, удержали стремление врагов до прибытия подкрепления. Малоярославец сделался венцом славы Дохтурова, и грудь его украсилась орденом Святого Георгия второй степени.

В то уже время, когда Дохтуров уклонился с поприща службы, сослуживцы его, сохраняя живое воспоминание о подвигах его под Малоярославцем, препроводили к нему следующее письмо через генерала Капцевича: «Третий корпус, служивший с честью и славой под Вашим начальством в знаменитую 1812 года кампанию, подносит чрез меня Вашему высокопревосходительству в знак признательности табакерку с изображением подвига Вашего при Малоярославце и просит принять оную как памятник признательности».

После занятия Бородина неприятель ближе подвинул свои батареи и стал стрелять ядрами и гранатами. Впереди шла сильная ружейная перепалка, и пули во множестве летали к нам. Мимо нас проходила к Бородину толпа ратников с носилками – подбирать раненых. Когда пролетали ядра, ратники мотали головами направо и налево, кланялись, крестились, а некоторые становились на колени. Это была большая потеха для солдат, и каких тут не было острот! «Кланяйся ниже, борода!.. Сними шапку!.. Крестись большим крестом!.. Бей поклоны, дурак!» – и тому подобное. Подумаешь: один и тот же русский народ – мужик и солдат, а какая между ними разница! Один не скрывает внутреннего инстинкта самосохранения, а другой удерживается и стыдится показать свою слабость. Правда, что тогда были и солдаты обстрелянные: многим было за двадцать лет на службе. Некоторые знали Суворова, были в Аустерлицком сражении, Прусской и Финляндской кампаниях. Таким солдатам кланяться пред ядром не приходилось: не в первый раз встречались с ними.

Войска, по мере того как подходили, выстраивались на предварительно назначенных им местах, и, когда мы подошли, уже почти на всех гребнях возвышенной площади этой местности сверкали сталь штыков, медь орудий и разносились слитые голоса полчищ и ржание коней. Мы не имели времени оглядеться в первый день, усталые от похода и занятые размещением орудий, коновязи, обоза и, наконец, своих бивуаков [32]; нам казалось, что мы пришли как бы на стоянку. И подлинно, для скольких тысяч из нас это место сделалось вечной стоянкой!