Сборник - «С Богом, верой и штыком!» Отечественная война 1812 года в мемуарах, документах и художественных произведениях

Картины пожара и разрушения Смоленска и геройских битв наших войск под стенами его глубоко запечатлелись в нашем воображении и следовали за нами во время медленного отступления нашего к Дорогобужу. От всего этого у нас накипело на сердце какое-то ожесточение против делаемых распоряжений, и это ожесточение беспрестанно усугублялось, особенно при виде длинных обозов несчастных жителей Смоленска и окрестных сел с женами и грудными детьми. Хотя обозы часто загораживали пути войску, но оно, обыкновенно нетерпеливое в таких случаях, тут с особенным уважением раздвигалось перед ними; даже артиллерия принимала в стороны, и солдаты пособляли выпроваживать крестьянские телеги. Часто подходили солдаты к верстам, читая на них: от Москвы 310 или столько-то верст, и уже чего тут не говорили!.. Это было замечено, и версты были заранее свозимы с дороги.

Отступление нашей армии подобилось тогда отступлению льва перед неодолимой силой, но готовящегося и выискивающего только минуту, чтобы ринуться на врага. Сначала Платов, потом Багговут и Коновницын своими арьергардами держали в почтении наступающего неприятеля, меж тем как делались распоряжения к приисканию удобной позиции для общей битвы, которая сделалась уже необходимостью. Ропот утихал, потому что все видели и чувствовали, что настают торжественные дни кровавой развязки и отмщения.

Все позиции: при Дорогобуже, при Вязьме, при Цареве Займище, которые были попеременно избираемы, были отвергаемы, как бы недостойные готовящейся гигантской битвы. По оставлении нами Вязьмы город был зажжен со всех концов самими жителями, которые присоединились к армии, как бы поощряя ее на мщение; но оно уже было готово в сердце каждого солдата: поощрение было не нужно.

В Царево Займище прибыл князь Кутузов и принял главное начальство над армиями. И это уже в 147 верстах от Москвы!.. Мы опять имеем перед глазами нашего знаменитого Ксенофонта, и с ним опять Багратион, Милорадович, Дохтуров; тут же и наш истинный Фабий, Барклай, понесший столько язвительных укоров от армии, тот, с которым эта армия должна была через несколько дней торжественно примириться на славных полях Бородина. Сохранилась легенда – мы, гвардейцы, этого не видели, а нам тогда рассказывали, – будто бы в то время, когда Кутузов объезжал армию, орел пролетел над его головой и что, когда ему это заметили, он снял свою фуражку при заявленном ему победном предзнаменовании.

Кутузов осматривал вместе с Барклаем позицию при Цареве Займище, но по общем обсуждении с другими генералами снялся с этой позиции и, пройдя Колоцкий монастырь, 22 августа стал на полях Бородина… Мы почувствовали, что мы наконец стоим…

На пятый или шестой день после несчастного со мной происшествия [16]вошел ко мне молодой человек во французском полковничьем мундире и объявил мне, что он прислан ко мне от императора Наполеона узнать, позволит ли мне здоровье мое быть у него, и если я сделать сие уже в силах, то он назначит мне на то время. Я отвечал, что хотя я еще и очень слаб, но, однако же, силы мои позволяют мне быть к нему представленным, когда ему угодно будет. На другой день поутру, часу в 10-м, тот же адъютант императора французов, как сказали мне, г[осподин] Флаго, вошедши ко мне, просил меня, чтоб я с ним шел к императору.

Наполеон занимал дом бывшего смоленского военного губернатора, находившийся в недальнем расстоянии от дома, в коем жил маршал Бертье, начальник главного его штаба, и который прежде занимался нашим начальником артиллерии. Пред домом императора толпилось множество солдат и офицеров, а при входе, по обеим сторонам оного, стояли кавалерийские часовые верхами. Лестница и передние комнаты наполнены были генералами и разными военными чиновниками. Мы, пройдя мимо них, вошли в комнату, где уже не было никого. У дверей, ведущих далее из оной, стоял лакей в придворной ливрее, который, при появлении нашем, отворил дверь и впустил меня одного в ту комнату, где был сам император Наполеон с начальником своего штаба.

У окна комнаты, на столе, лежала развернутая карта России. Я, взглянув на оную, увидел, что все движения наших войск означены были на оной воткнутыми булавочками с зелеными головками, французских же – с синими и других цветов, как видно, означавших движение разных корпусов французской армии. В углу, близ окна, стоял маршал Бертье, а посреди комнаты император Наполеон.