Константин Симонов - Сто суток войны

Первые бомбежки и обстрелы дорог приучили к маскировке, и маскировались в эти дни быстро и ловко. Нам рассказали, что сбито два немецких бомбардировщика и захвачен летчик. Насколько я понял из разговоров, здесь это был первый пленный летчик за войну.

Летчика привезли в штаб только к темноте. Это был фельдфебель с железным крестом — первый немец, которого я видел на войне. 12Я шел вместе с несколькими работниками политотдела и четырьмя конвоирами, которые вели этого немца, раненного в спину.

Мы никак не могли в темноте найти разведотдел. Потом часть группы пошла искать его, а я с конвоирами и одним политработником остался вместе с немцем. Немца положили на траву. Он лежал с завязанными глазами и стонал. И я перекинулся с ним несколькими словами на своем немецком языке. Он сказал, что ему больно; холодно, и попросил разрешения сесть. Мы его посадили.

Этот первый немец был событием. Все толпились вокруг него. Кто-то сказал, что его уже допрашивал сам маршал. Какой из маршалов — я не понял.

Накрывшись шинелью, я закурил. Огонек под шинелью едва тлел, но какое-то проходившее мимо начальство страшно закричало: «Кто курит?!»

Наконец разведотдел нашли. Немца привели в маленькую палатку, где при свете ручного фонаря, придерживая и оттягивая к земле полы палатки, чтобы не просвечивало, скорчившись, долго его допрашивали.

Это был первый увиденный мною представитель касты гитлеровских мальчишек — храбрых, воспитанных в духе по-своему твердо понимаемой воинской чести и до предела нахальных. Очевидно, именно потому, что он был воспитан в полном пренебрежении к нам и вере в молниеносную победу, он был ошарашен тем, что его сбили. Ему это казалось невероятным.

В остальном это был довольно убогий, малокультурный парень из Баварии, приученный только к войне и больше ни к чему. Ландскнехт и по воспитанию, и по образованию. Самое интересное было то, что, будучи сбит у Могилева и имея компас, он пошел не на запад, а на восток. Из его объяснений мы поняли, что по немецкому плану на шестой день войны, а именно 28-го, то есть вчера, немцы должны были взять Смоленск. И он, твердо веруя в этот план, шел к Смоленску.

Вернулся я в редакцию ночью. Опять на грузовике. Опять наган на коленях. И бесконечные контроли на дороге.

Могилев слегка бомбили. Наборщик типографии, старый еврей, во время бомбежки несколько раз лазил на крышу. Он говорил, что бомба непременно пройдет через такую слабую крышу и разорвется внизу. Мы тогда над ним смеялись, хотя он был не так далек от истины.

Ночью мы с Кургановым сидели в типографии. Остальные работники редакции съехались, но ночевали где-то в палатках. Что до меня, то я предпочитал ночевать в типографии — по крайней мере здесь был сухой пол. А к бомбежкам после первых трех суток войны я был почти равнодушен.

По-прежнему все было непонятно. Настроение было отчаянное. С одной стороны, газеты и радио сообщали об ожесточенных танковых боях, о сдаче каких-то небольших городков на границе — о Минске не упоминалось, сообщалось только о взятии Ковно и, кажется, Белостока. А между тем тут, в Могилеве, уже ходили слухи, что бои идут под Бобруйском и под Рогачевом. А что Борисов взят немцами — это я точно знал сам. Создавалось такое ощущение, что там впереди дерутся наши армии, а между ними и нами находятся немцы. Так потом в действительности здесь, на Западном фронте, и оказалось. Только с той разницей, что большинство этих наших армий было окружено и выходили они частями. Но сидя здесь, в Могилеве, ничего нельзя было понять. И только теперь я понял, если я действительно прав, что в первые два-три дня войны, понеся страшные поражения на границах, мы решили не поддерживать всех, кто там оставался, и не помогать этим окруженным частям, бросая на съедение новые дивизии. Решили оставить всех, кто дрался там, впереди, на произвол судьбы, драться и умирать, а из всего того, что было в тылу, далеко на линии Орша — Шклов — Могилев, по Днепру и Березине организовать новую сплошную линию обороны, пропустить через нее остатки разбитых частей и встретить немцев на этой второй линии.

Так и случилось в первые июльские дни. И именно это жестокое, но единственно правильное решение спасло нас в тот период войны.

Если бы подбрасывали вперед, в неизвестность, на помощь разбитым частям дивизию за дивизией по мере их подхода, то они тоже были бы разгромлены в этой каше, и немцы на их плечах действительно за шесть недель дошли бы до Москвы.