Виктор Литовкин: Сотворение мира: Российская армия на Кавказе и Балканах глазами военного корреспондента

Видеть все это, слышать, ощущать, знать, думать, понимать и не понимать, чувствовать — было задачей для людей с очень крепкими нервами, с беспредельным запасом душевных сил и бронированным сердцем, которое есть не у каждого. У меня его нет. Наверное, поэтому я так остро все тогда запомнил и пережил.

Помню еще предпасхальный вечер в одном из осетинских домов недалеко от райцентра Джава. Хозяйка зарезала теленка и пригласила в гости самых близких друзей, соседей и несколько офицеров из дивизии особого назначения, разместившейся в бывшем правительственном санатории. Она как раз тогда вошла в город, чтобы разблокировать, пробить дорогу к столице республики, окруженной тогда еще грузинскими боевиками, встать щитом между враждующими сторонами. Я был среди «вэ-вэшников» и, видимо, потому оказался за общим столом. На нем горели свечи, — в городе не было ни света, ни воды, — и стояли огромный пирог из сыра и картошки, маринованный чеснок и черемша, жареное и вареное мясо. Но главное — это были разговоры за тем столом. Слова надежды, которую внушали людям русские миротворцы, горечь беды, которая звучала в каждом тосте, боль братоубийственной войны, которую здесь никто не ждал и не хотел и которую уже невозможно было отменить.

— Осетина можно убить, — сказал один из присутствующих за столом, как выяснилось, офицер местной милиции, — но прогнать его с родной земли невозможно. Пока у нас есть хоть один живой человек — пусть женщина, пусть ребенок — мы будем защищать свое право жить в собственном доме…

Мне шепнули: этот человек уже четыре месяца не был дома, он воюет с грузинами, а своему старшему семнадцатилетнему сыну перед тем, как уйти на войну, вручил гранату и сказал:

— Будут врываться в квартиру — для вас троих с мамой и младшего этого хватит. Все остальное я беру на себя.

Мне — не историку, не политологу, а простому человеку, журналисту, выросшему на Кавказе, хорошо известно: здесь, где всегда выше всего ценилась незапятнная честь, человеческое благородство и уважение к старшим, могут простить все — ошибку, необдуманный поступок, резкое слово и даже измену, но никогда — порушенного родительского очага, убийства ни в чем неповинных стариков, женщин и детей. И когда я слышу из уст отдельных политиков, что они во что бы то ни стало вернут себе до конца года земли Южной Осетии, даже обещают сделать это мирным (?) путем, мне всегда становится как- то неловко. Неужели взрослые люди, кстати, выросшие тоже в этих местах, живущие здесь не один десяток лет, не знают и не понимают, что пролитая в начале девяностых кровь так просто не высохнет. Что вернуть доверие и хотя бы возможность просто поговорить, попросить другую сторону выслушать тебя и понять, угрозами, провокациями и истериками невозможно. Это никогда не работало и ни за что не сработает. На чью бы помощь и поддержку кто бы ни надеялся.

Может, сначала надо покаяться? Снять с души грех. Не исключено, и за свои поступки тоже. Компенсировать урон и утраты, которые принесла сюда та давняя агрессия, и приносят непрекращающиеся провокации, в том числе и с применением оружия, и только тогда рассчитывать ну, на хотя бы минимальное внимание противоположной стороны. Не знаю, я никому не советчик.

У известного немецкого писателя и драматурга Бертольда Брехта есть замечательная пьеса «Кавказский меловой круг». Действие ее, если кто-то помнит, проходит в Грузии, в стародавние времена. Две женщины спорят об одном и том же ребенке. Его, к слову, зовут Миша. Одна из них Нателла, жена губернатора, бросила своего сына в трудную минуту. А крестьянка Груше спасла его от смерти и вырастила, несмотря на все трудности, которые ей пришлось из-за малыша пережить. Кто из них настоящая мать, судья Аздак, пьяница и мудрец, решил проверить простым, но верным способом.

Он приказал нарисовать мелом на земле круг, поставил в его середину ребенка. И предложил женщинам тянуть его за руки в разные стороны. Кто кого перетянет, тому и будет принадлежать мальчик. Дважды дергала за руку Мишико Нателла. А Груше ни разу не смогла этого сделать. Она боялась, что женщины могут разорвать ребенка. Ей судья и присудил малыша.

Южная Осетия — не ребенок. Но и ее судьба, по моему разумению, должна решаться не на войне, не в истериках и не в международных спорах, а теми людьми, которые там живут и будут жить до последнего вздоха. Ее народом. Все остальные, мне думается, — лишние.