Т. Есютин - Гибель Марии

- Лучше утонуть в море, чем терпеть эти издевательства от начальства!

После проверки нас посадили на баржу, прицепленную к буксиру, который и потащил нас к Экипажской пристани. Матросы ворчали: [22]

- Хотя бы портовый катер дали, на котором перевозят рабочих! Нет, обязательно в корыте надо!

Ветер пронизывал до костей. Матросы бранили начальство и всех святых. Но толку от этого никакого, конечно, не было. Издевательство над больными, обожженными матросами осталось непревзойденным издевательством!

На берегу

На пристани, откуда мы должны были отправиться в севастопольский флотский экипаж, собралась большая толпа матросов и вольной публики. Тут были жены и знакомые наших моряков, матросы других кораблей и совсем неизвестные люди. Но едва мы коснулись земли, как раздалась команда заранее приготовленных для встречи офицеров:

- Становись! Во фронт!

Появилась свора жандармов. Публика ринулась к нам, но жандармы быстро оттеснили ее. Толпа усилила натиск. Началась давка. Женщины, не видя среди нас своих мужей, кричали и падали в истерике. Часть матросов прорвалась к нам. Начались расспросы. Совали нам в руки папиросы и деньги. Но тут опять заработала жандармерия. Офицеры подали команду:

- Станови-ись!

Мы бестолково топтались на месте.

Офицеры свирепствовали:

- Что за распущенность!

- Скотина неученая!

- Службы не знаете?

Мы построились.

- На первый-второй рассчитайсь!

Мы рассчитались! [23]

- Ряды вздвой!

- Правое плечо вперед, ша-гом а-арш!

- Ать, два! Ать, два! - командует экипажский фельдфебель. - Дай ногу! Ногу!

За ним чванно идут два экипажских офицера: один мичман и другой лейтенант. А как мы можем дать ногу, если многие из нас совершенно разуты, у одних обожжены ноги, другие ранены, третьи и без того едва идут?

Кто- то из наших не выдержал и заявил, что не может итти.

Мичман крикнул фельдфебелю:

- Запиши фамилию! Я ему покажу, как из строя выходить!

С большим трудом мы вышли на площадь. Фельдфебель не жалел глотки:

- Ногу! Ногу! Не растягивайся.

Нас встретила новая толпа вольной публики. Женщины плакали. Узнавали о судьбе некоторых матросов с нашего корабля, спрашивали, много ли погибло людей, забрасывали нас папиросами. Мы сообщили, кто жив, кого отправили в лазарет и кто пошел ко дну. Офицеры и фельдфебель кричали публике:

- Не подходи!

Подали нам команду:

- Не останавливаясь! Ать, два!

Городовые отдавали офицерам честь. В воротах тоже стояли городовые. Мы вошли во двор.

- Вольно!

Стоим. Через полчаса новая команда:

- Становись!

Стали.

- Направо равняйсь!

Выровнялись. [24]

- Правое плечо вперед, шагом а-аррш! Зашли в казарму и поднялись на третий этаж: огромное каменное помещение.

- Размещайся!

Вдоль стен - железные койки. На каждой койке - по три доски. Цементный пол. Прохладно. В окнах - железные решотки.

Нас было четыреста человек. На койках лежали и сидели обессилевшие матросы, ненавидевшие начальство и всех угнетателей.

В казарме

Говорим строевому унтер-офицеру:

- У нас есть больные. Ребята ослабели до того что им нужна немедленная помощь!

Унтер прошел мимо нас.

- У нас не лазарет здесь! Завтра, в десять часов, пускай записываются в очередь!

Ребята возмущены.

- Перевязка сейчас нужна, а не завтра!

Унтер кричит с порота:

- Я вам не врач и не лекарский помощник!

- Так доложи начальству!

- Оно само знает, что надо делать!

И вышел из казармы вон.

Наступил вечер. Матросы просят, чтобы их отпустили в город, В городе у них жены и дети. Их не отпускают.

- Никаких отпусков не полагается, - заявляет унтер.

- Доложи начальству!

- Оно само все знает!

На ночь нам роздали парусиновые постилки. Разостлали по койкам. [25]

- И больше ничего не дадите?

- И так мягко!

Многие из ребят отказались от парусины и легли на голые доски. В дверях стояли часовые, экипажные матросы, передававшие нам письма и папиросы. Но матросы скоро были сняты. Выставили солдат.

В семь часов вечера по казарме раздались звуки дудки. Матросы всполошились: что такое?

- На молитву!

Час от часу не легче! Оказалось: приехал митрополит и будет читать нам проповедь. Дожили! Ребята больные и измученные ворчали:

- Нам постель нужна, а не проповедь!

- Выдумали утешение!

Но солдаты настойчиво гнали нас в передний угол казармы, где висела большая икона.

Согнали нас в угол. Видим, вместе с дежурным мичманом идет митрополит - на груди большой золотой крест на георгиевской ленте. Приблизившись к иконе, митрополит поднялся к аналою и приступил к чтению проповеди.