Ангел Богданович - Г. Ив. Успенский в воспоминаниях В. Г. Короленко

И это вполнѣ понятно, такъ какъ, по словамъ Короленки, Глѣбъ Ивановичъ былъ "дорогимъ и рѣдкимъ исключеніемъ", когда писатель и личность нераздѣлены другъ отъ друга. Этимъ объясняетъ авторъ особый тонъ и манеру творчества Успенскаго, который не вынашивалъ своихъ твореній, не отдѣлывалъ ихъ съ тщательностью и любовью ради нихъ самихъ: "ему нужна была не красота, не цѣльность впечатлѣнія, не образъ. Съ лихорадочной страстностью среди обломковъ стараго онъ искалъ матеріаловъ для созиданія новой совѣсти, правилъ для новой жизни или хотя бы для новыхъ желаній этой жизни. То, что онъ предполагалъ извѣстнымъ, общимъ у себя и у читателя, надъ тѣмъ онъ не останавливался для детальной отдѣлки, то отмѣчалъ только бѣглыми штрихами, заполнялъ кое-какъ, лишь бы не оставить пустоты. Наоборотъ, то, что еще только мелькало впереди смутными очертаніями будущей правды, – за тѣмъ онъ гнался страстно и торопливо, не выжидая, пока оно самопроизвольно сложится въ душѣ въ ясный самодовлѣющій образъ. Онъ пытался обрисовать его поскорѣе для насущныхъ потребностей данной исторической минуты тѣми словами, какія первыя приходили на умъ. Отъ этого онъ часто повторялся, все усиливая находимыя идеи, заставлялъ читателя переживать съ нимъ вмѣстѣ и его поиски, и его разочарованія, и всю подготовительную работу, пускалъ своихъ жильцовъ, когда у постройки еще не были убраны лѣса. Все это искупалось важностью и насущностью занимавшихъ Успенскаго вопросовъ, а общность настроеній писателя и его читателей заполняла пробѣлы въ этой торопливой работѣ… Но особенно интересна во всемъ этомъ самая личность автора, съ ея своеобразной глубиной, съ ея необыкновенной чуткостью къ вопросамъ совѣсти, съ ея смятеніемъ и болью… И всякій, кто зналъ Успенскаго лично, кто помнитъ это обаяніе и значительность основнаго душевнаго тона, который сразу чувствовался во всякомъ словѣ, движеніи, взглядѣ задумчивыхъ глазъ, въ самомъ даже молчаніи Успенскаго, – согласится съ отзывомъ моего пріятеля: отъ этой своеобразной, единственной въ своемъ родѣ личности дѣйствительно вѣяло геніальностью…"

Дѣйствительно, все въ личности Успенскаго было "не какъ у другихъ прочихъ" и сразу привлекало вниманіе, начиная съ его "удивительныхъ глазъ, широко разставленныхъ и глубокихъ. Въ нихъ было что-то ласковое и печальное въ то же время; лицо мнѣ показалось усталымъ, – описываетъ Короленко первое свое знакомство съ Успенскимъ. – Помню, однако, что оно какъ-то сразу, безъ всякаго промежуточнаго впечатлѣнія и разлада, слилось со всѣмъ лучшимъ, что отлагалось въ души отъ его произведеній. Мнѣ казалось только, что лицо и взглядъ автора "Будки", "Разоренія" и столькихъ картинъ, полныхъ яркаго и своеобразнаго юмора – должно бы быть нѣсколько веселѣе. Однако, я чувствовалъ, что отъ этого оно не стало бы лучше, чѣмъ съ этой грустью, сосредоточенной, вдумчивой и какъ будто давно отложившейся на самомъ днѣ этой глубокой души".

Также глубокъ и значителенъ былъ онъ весь, даже въ небольшихъ замѣчаніяхъ, бѣглыхъ отзывахъ, какъ значительны тѣ образныя, яркія вставки въ его произведеніяхъ, когда онъ вдругъ однимъ словечкомъ, коротенькой сценкой, неожиданнымъ сравненіемъ, какъ молніей, освѣтитъ цѣлое сложное явленіе, запечатлѣетъ въ вашей памяти рѣдкій типъ или подчеркнетъ, словно ударомъ рѣзца, главную особенность того или иного характера. Иные жалуются на "трудность" чтенія Успенскаго, и въ этомъ есть доля правды, потому что онъ требуетъ напряженнаго вниманія, – иначе рискуешь пропустить драгоцѣнную черту, "крылатое" словечко, глубокую и оригинальную мысль, которыми блещутъ страницы его очерковъ и разсказовъ. Онъ самъ – весь страсть и напряженіе даже въ самыхъ эпическихъ своихъ произведеніяхъ, и это утомляетъ. Его нельзя читать бѣгло, перелистывать, выхватывая отдѣльное "морсо", такъ какъ все у него, при видимой разбросанности и неустройствѣ, крѣпко связано цементомъ его страстнаго исканія и неумолчно рвущейся къ дѣлу любви.

Въ разговорѣ его, приводимомъ авторомъ, вы слышите это постоянное напряженіе чувства, звучащаго все время, какъ туго натянутая струна, которая кажется, вотъ-вотъ оборвется и замретъ съ жалобнымъ, хватающимъ на сердце, тономъ. Авторъ приводитъ его безподобный отзывъ о Достоевскомъ, котораго собесѣдники случайно коснулись.

" – Вы его любите? – спросилъ меня Глѣбъ Ивановичъ.

"Я отвѣчалъ, что не люблю, но нѣкоторыя его вещи, напр., "Преступленіе и наказаніе", перечитываю съ величайшимъ интересомъ.