Ангел Богданович - «Народ» в нашей «народнической» литературе

Что такое народъ?

Этотъ вопросъ, повидимому, столь простой и нехитрый, удивительно какъ запутался въ нашей литературѣ, хотя, въ отличіе отъ всѣхъ прочихъ европейскихъ литературъ, именно ему она посвящала больше всего вниманія. Въ теченіе 30-ти послѣднихъ лѣтъ создалась даже особая, такъ называемая «народническая» литература, исключительно работавшая надъ выясненіемъ тѣхъ отношеній, какія должны быть между народомъ и интеллигенціей, и до сихъ поръ не выяснившая, что же собственно понимать надлежитъ подъ ея таинственнымъ «народомъ».

Не рѣшивъ этого коренного вопроса, наше «народничество» запуталось въ массѣ противорѣчій, образчикомъ которыхъ можетъ служить и книга г. Пругавина «Запросы народа и обязанности интеллигенціи», вышедшая недавно вторымъ изданіемъ. Нѣкоторыя разсужденія автора отдаютъ теперь анахронизмомъ, производятъ впечатлѣніе чего-то отжившаго, своего рода «жалкихъ словъ», щедро расточаемыхъ г. Пругавинымъ по адресу нашей интеллигенціи.

Народничество досталось намъ, какъ законное наслѣдіе крѣпостного права. Съ отмѣной послѣдняго не могло исчезнуть сразу его глубокое вліяніе на всѣ стороны нашей жизни. Общественная совѣсть, удрученная сознаніемъ великой несправедливости этого права, не могла не остановиться надъ вопросомъ, какъ загладить ее. И литература тогдашняго времени выдвинула въ отвѣтъ идею «долга» и «расплаты», причемъ незамѣтно для всѣхъ совершена была другая несправедливость: «историческій грѣхъ» (если, вообще говоря, подобные грѣхи мыслимы) былъ взваленъ на интеллигенцію. Съ тѣхъ поръ извѣстная часть послѣдней (съ постоянствомъ, достойнымъ лучшаго назначенія) продолжаетъ бичевать себя за этотъ «историческій грѣхъ».

Разбираться теперь, чей былъ «грѣхъ», нѣтъ никакой надобности. «Кто виноватъ – у судьбы не допросишься, да и не все ли равно?» Тѣмъ болѣе, что съ фактической отмѣной крѣпостного права народъ сравненъ съ интеллигенціей въ гражданскихъ правахъ, и, слѣдовательно, исчезла всякая почва ддя противопоставленій между «нами» и «имъ». Съ исчезновеніемъ привиллегій, когда то основанныхъ на крѣпостномъ правѣ, исчезло и отличіе народа отъ интеллигенціи; эти обѣ категоріи слились въ одно неразрывное цѣлое, въ томъ смыслѣ, какъ слово «народъ» понимается вездѣ. Когда нѣмецъ, французъ или англичанинъ говорятъ «народъ», то въ этомъ словѣ они объединяютъ все, что не составляетъ «правительство», и никому не придеть въ голову при этомъ выдѣлять изъ народа какого нибудь Вирхова, Пастера или Гладстона.

Народники же, настаивая на своемъ противоположеніи, впадаютъ иной разъ въ забавное высокомѣріе, не смотря на все свое преклоненіе предъ народомъ. Приведемъ, напр., одно мѣсто изъ книги г. Пругавина. Разсказывая о пристрастіи крестьянъ къ картинкамъ, онъ говоритъ:

«По этому поводу намъ невольно вспоминается слѣдующій, по нашему мнѣнію, глубоко трогательный курсивъ нашъ) народный разсказъ, записанный однимъ изъ статистиковъ московскаго земства.

Старикъ-крестьянинъ, возвращаясь откуда то домой, вмѣстѣ съ своей женой, нашелъ на дорогѣ исписанный листокъ писчей бумаги.

– Крестись, старуха, – говоритъ онъ, обращаясь къ женѣ,– y насъ теперь дома грамотка завелась!

– А ты, старикъ,– отвѣчаетъ жена,-прилѣпи грамотку-то на стѣну: все въ избѣ-то повеселѣе будетъ (курсивъ автора).

Такъ скромны эстетическія требованія мужика, придавленнаго нуждой, но въ то же время и такъ живучи» (стр. 284).

Г. Пругавинъ тронутъ такой живучестью въ мужикѣ потребностей высшаго порядка, не замѣчая, что въ сущности его умиленіе обидно для «народа». Въ самомъ дѣлѣ, что тутъ особеннаго, чѣмъ можно бы и стоило «тронуться»? Вѣдь, не былъ бы онъ тронутъ, если бы кто-нибудь изъ его друзей-интеллигентовъ, пожелалъ украсить стѣны своей комнаты картинкой. Ему показалось бы такое желаніе вполнѣ простымъ и естественнымъ.

Для г. Пругавина потребовалась цѣлая книга, чтобы убѣдить себя въ слѣдующихъ истинахъ: «1) народъ желаетъ учиться; 2) народъ желаетъ читать; 3) народъ жаждетъ духовныхъ, нравственныхъ впечатлѣній». И только послѣ тщательнаго разсмотрѣнія всѣхъ «за» и «противъ», г. Пругавинъ заявляетъ; «Смѣемъ думать, что намъ удалось установить достаточно прочно эти три главныя положенія».

Вопросъ не въ томъ, желаетъ ли народъ учиться и есть ли y него высшія потребности, a въ томъ, какъ и кто долженъ удовлетворить его «запросы»?