Фактъ, однако, остается фактомъ, что теперь между интеллигенціей и народомъ нѣтъ того единенія и близости, какія возможны и желательны для обѣихъ сторонъ. Но винить интеллигенцію или народъ было бы смѣшно, такъ какъ никто не виноватъ въ этомъ. Историческія условія, приведшія къ этой отчужденности, еще не исчезли вполнѣ, но несомнѣнно, что съ теченіемъ времени они теряютъ свою силу, создаются новыя условія, неудержимо влекущія къ тому, чтобы естественнымъ образомъ сошлись эти оба теченія – изъ народа къ интеллигенціи, т. е. къ свѣту знанія и цивилизаціи, и изъ интеллигенціи къ народу, т. е. къ своему единственному прочному устою. Но, мы думаемъ, сліяніе обоихъ теченій врядъ ля произойдетъ въ деревнѣ, по программѣ героя Каронина. На фонѣ разлагающейся деревни идиллія Каронина производитъ слишкомъ не отвѣчающее дѣйствительности впечатлѣніе, и, не говоря уже о «независящихъ обстоятельствахъ», тоже имѣющихъ свою прелесть,– не видно пока данныхъ для идилліи Каронина.
Возможно, что и самъ онъ еще во многомъ измѣнилъ бы эту программу. Онъ умеръ 88 лѣтъ, и при его правдивости, чуткости къ жизни и наблюдательности, онъ едва ли остался бы такимъ, какимъ мы знаемъ его теперь въ его сочиненіяхъ. Будучи народникомъ въ лучшемъ значеніи этого слова, онъ былъ далекъ отъ сектантства, чуждъ тѣхъ метаморфозъ, которыя начали совершаться въ народничествѣ эпигоновъ еще при немъ, и меньше всего могъ проникнуться ихъ буржуазными мечтаніями о сладости существованія на лонѣ природы въ своемъ уголкѣ. Столь кажущаяся высокой идея «жить трудами рукъ своихъ» ни мало его не соблазняла, и въ «Борской колоніи» онъ очень вѣрно и сильно вскрываетъ ея низменное содержаніе. «Разумѣется,– говоритъ тотъ же Грубовъ,– очень хорошо жить трудами рукъ своихъ, благородно добывать хлѣбъ прямо изъ земли. Притомъ, это очень здорово и не лишено поэзіи. Только на первыхъ порахъ немного скучно. Отчего бы это? Можетъ быть, оттого, что въ этомъ раю всѣ мысли сосредоточены на себѣ: на своемъ тѣлѣ, на своей душѣ, на своемъ благородствѣ, на своемъ спасеніи,– все только на своемъ вертится мысль… Увлечь человѣка можно всѣмъ, даже безумной мечтой, лишь бы въ ней заключалось величіе, самопожертвованіе, новизна, подвигъ ради людей, но увлечь его обыденнымъ соромъ – никогда! И поднять также нельзя» (т. II, стр. 76).
Сравнивая этотъ высокій идеалъ Каронина съ цвѣточнымъ идеаломъ г. Меньшикова, лучше всего уясняешь, какая пропасть раздѣляетъ эпигоновъ народничества отъ ихъ предшественниковъ. Для г. Меньшикова всѣ его «думы о счастьѣ» просто игра словами и понятіями, въ безрезультатности которой онъ и самъ вполнѣ увѣренъ,– и во всякомъ случаѣ не увлечь ему другихъ этимъ «копаніемъ въ сору». Для Каронина его думы и убѣжденія – это дѣло всей жизни, слово – орудіе борьбы за счастье другихъ. Потому что для него «слово имѣетъ свое сердце и это сердце есть стремленіе къ истинѣ и борьба за все человѣчное» (т. II, «На границѣ человѣка»),– и этому слову онъ не измѣнялъ никогда, всею жизнью запечатлѣвъ свою преданность и любовь ко «всему человѣчному».
Ноябрь 1896 г. Годы перелома (1895–1906). Сборникъ критическихъ статей. Книгоиздательство «Міръ Божій», Спб., 1908