К. Фарай - Поэзия ультра-символизма, или в поисках альтернативного искусства

Тогда как в России, несомненно, сказывались годы безжалостной травли искусства, планомерного высушивания мозгов, страшного интеллектуального террора. Откроем любую книгу выпуска «до девяностых, конца восьмидесятых» и мы обнаружим в ней следы той чумы в виде предисловий и вступлений, которую внедряли в наши несчастные головы…

«Мы — дети новой земли — плач младенцев, доносящийся из-под руин, рухнувшей на наши головы Империи».

Продолжим.

Почему Ультра-символизм? «Ультра» — «сверх» — что подразумевается под этим «сверх»? Стоит ли цитировать труды А. Белого, касающиеся символизма. Это понятие давно расшифровано и в достаточной степени разжевано самими символистами. К тому же, рамки данной статьи попросту не позволят нам это сделать. Коснемся лишь понятия «ультра» — «сверх» в сравнении с «чистым» символизмом и модернизмом.

Символист, начиная с Э. По и Бодлера, видел мир, состоящим из символов — архетипов и понятий, превосходящих человеческий опыт и понимание. Их влияние на личность творца, своеобразная рефлексия на них характеризует музыку Шенберга и Скрябина, поэзию Вячеслава Иванова, Валерия Брюсова и Александра Блока, прозу А. Белого и Федора Сологуба, живопись Эдварда Мунка, Одилона Редона, Пюви Де Шавана, Поля Гогена.

Модернизм, представителями которого являлись такие мастера слова, как Т. С. Элиот, Паунд, Джойс, Крейн, пошли гораздо дальше, отделив символ от творца, создавая некую «идеальную», не реагирующую на внешние раздражители, личность, и, оперируя реалиями прошлого и будущего, неизбежно приходя к пророчеству и вестничеству.

Но свершились пророчества, преломился мир, почти раскрыты уже все преступления человечества (за исключением, пожалуй, архивов НКВД). Символ из недосягаемого, неведомого архетипа перешел в разряд изученного, исследованного, стал «вскрытой сущностью», почти опытом души. Творец и символ, по сути, прекратили свое существование, как раздельные понятия. И произошел новый поворот в искусстве: родился очередной «новый человек», но уже далеко не Фауст, а, скорее, тот самый, зловещий Гомункул, приближение которого предчувствовал Йитс.

Модернисты, учредившие понятие «чистой личности», реагирующей на историю и символ, подошли к проблеме настолько близко, что после них (и после семидесяти лет безвременья) стоило сделать всего один шаг: к слиянию личности с символом и признанию, как бы третей силы, по сути главенствующей в этом беспричинном союзе. Как уместно здесь упоминание «Двойника» Достоевского! Творец, упраздненный модернистами, вновь получает слово, но, отягощенный мировой историей и психоанализом, он неизбежно вступает в диалог со своим двойником, то преобладая над ним, то подчиняясь его безжалостной воле.

Каждому племени нужен язык. Темный и непонятый современниками, как надпись на древней скале, еще в конце прошлого века Стефан Малларме пытался создать эту азбуку пророчеств. Но не было «племени», были то восхищенные, то разгневанные обитатели литературного Олимпа, такие же проклятые: Верлен, Валери, Рембо, волею судьбы затмившие славу своего великого соратника.

Но меняется эпоха, нарождается племя, пробуждается новое слово, оживает язык… Тот недоносок Гомункул произносит, наконец, свое первое «я». Каков его генофонд? Что принесет он искусству? И не станет ли еще более явной граница между произведением и его творцом, человеком и его Богом? Или взаимное исключение приведет нас к всеослепляющей эйфории и видимой гармонии? На эти вопросы ответит время, Вечность и каждый из нас.