Нина Дмитриева - Послание Чехова

Некоторые детали рассказа действительно делают возможной такую читательскую реакцию, хотя автор ее хотеть не мог: ведь тогда весь рассказ о нравственном перерождении героя принимал бы отчасти комическую окраску и окончательно уводил бы от проблемы пессимизма.

Подразумеваемая развязка, от описания которой Чехов уклонился как от «неважной детали», выглядит довольно прозаически: Кисочка охотно простила, они сжились, слюбились, и вот теперь она заботливо вышивает ворот его рубахи, а он всем своим видом как бы говорит: «Я сыт, здоров, доволен собой, а придет время, и вы, молодые люди, будете тоже сыты, здоровы и довольны собой…» (С., 7, 109) Умонастроение, которому Чехов никогда не сочувствовал.

Вся повесть получилась не столько объективной, сколько вяло-двусмысленной. Показания «беспристрастного свидетеля», сколь бы ни были беспристрастны, все же ценны тем, что дают «присяжным» некую путеводную нить, здесь ее нет – одна констатация того, что «ничего не разберешь на этом свете». Первый опыт Чехова в создании «проблемной» повести – тот первый блин, который получился комом. И он сам чувствовал это острее, чем кто-либо из критиков.

Но неудача его не обескуражила – напротив, он понял, что призван идти именно этим путем: ставить большие вопросы – мировоззренческие, философские, нравственные, глубоко погружая их в житейское море, прослеживая связь их с повседневным бытом, с образом жизни людей, с человеческими характерами. Это не удалось в «Огнях», где заурядная историйка с Кисочкой не выдерживает возложенной на нее смысловой нагрузки, но блестящим образом удавалось в больших повестях, начиная уже со «Скучной истории», написанной вскоре после «Огней», и особенно в повестях и пьесах, созданных после поездки на Сахалин («Дуэль», «Моя жизнь», «Палата № 6», «Рассказ неизвестного человека», «Черный монах», «Три года», «Чайка», «Три сестры» и др.).

В этих произведениях герои рассуждают, думают, спорят о вопросах социальных и философских – и о будущем человечества, и о том, как жить и что делать в настоящем; о Боге и бессмертии, о порабощении слабых сильными, о назначении искусства, о смысле жизни… Чехов остается верен принципу: не судить, а свидетельствовать, он не присваивает себе право выносить окончательное суждение. Он не говорит: смотрите, вот в чем истина! – но показывает, что поиски истины владеют русскими людьми всех уровней, всех сословий; дает такую обширную картину думающей России, какую нельзя увидеть ни в трудах историков, ни в сочинениях других писателей. Гениален Толстой, гениален Достоевский, но они – проповедники собственных идей, Чехов же был не проповедником, а «свободным художником», он не одобрял «деспотизма» Толстого и «нескромности» Достоевского.

Особенная сила Чехова в том, что он был прежде всего «художником жизни, как она есть», соотнося духовные, умственные искания своих «философствующих» персонажей с обычной их обстановкой, повседневными действиями. Они проявляют себя не обязательно в экстремальных условиях, в состоянии экзальтации, как герои Достоевского, они служат, лечат, занимаются хозяйством, преподают в школах; они обыкновенные люди, живущие день за днем: земские деятели, чиновники, священники (от архиерея до дьякона), хлебопашцы, бродяги, помещики, плотники, маляры, актеры – весь спектр современного общества. И по тому, как они ведут себя в этой обыкновенной жизни, как относятся к своим коллегам, ученикам, женам, любовницам, пациентам, начальникам, подчиненным, обнаруживается большая или меньшая ценность их воззрений, их «разглагольствований», на которые русские люди так щедры.

В «Огнях» теоретизирующим героям не хватало воздуха, жизненного и временного пространства, без которого их полемика сводилась к отвлеченному словопрению и не относилась к числу «важных показаний».

«У знакомых» (1898) – единственный из рассказов 1890-х годов, не включенный Чеховым в собрание сочинений, хотя настроения «конца века», здесь выраженные, составляют одну из главных внутренних тем его творчества в эти годы. Ощущение изжитости, исчерпанности прежних форм жизни, не только социального уклада, но и понятий о личном благополучии, о семейном счастье, о человеческих отношениях – вот эта тема. В рассказе «У знакомых» она звучит с полной определенностью, и, по-видимому, именно определенность и явилась, в глазах автора, художественной неудачей.

Адвокат Подгорин по приглашению своих старых друзей приезжает к ним в подмосковную усадьбу. Приглашение небескорыстно: усадьба продается с торгов, от Подгорина ждут помощи – юридическим советом или деньгами, а еще лучше, если он женится на Надежде, младшей сестре хозяйки дома. Надю он знал еще подростком, давал ей уроки и был к ней неравнодушен, она же, как видно, влюблена в него и сейчас. В студенческие годы Подгорину было весело и хорошо в этой усадьбе, но теперь он чувствует только тягостную неловкость. Все ему не нравится, во всем видится фальшь. Ему неприятен Сергей Сергеич, величающий себя старым идеалистом, тогда как он просто праздный, ленивый, ни к чему не способный шалопай, разоривший семью. Его жена Татьяна и подруга жены Варя истово верят в идеализм Сергея Сергеича, а его непрактичность приписывают чрезмерной доброте и щедрости. Татьяна любит мужа, постоянно терзается ревностью, страхом за своих двух девочек, «похожих на булки», страхом утратить имение – родовое гнездо. Подгорин смотрит на нее, как бы все время готовую «броситься на врага, который захотел бы отнять у нее мужа, детей и гнездо», нему странно, «что эта здоровая, молодая, неглупая женщина, в сущности такой большой, сложный организм, всю свою энергию, все силы жизни расходует на такую несложную, мелкую работу, как устройство этого гнезда, которое и без того уже устроено. "Может быть это так и нужно, – думал он, – но это неинтересно и неумно"» (С., 10, 11,14).