Владимир Разуваев - Комментарии к «Государю» Макиавелли

Одновременно следует иметь в виду и то обстоятельство, что великий итальянец, как писалось уже давно и много раз, проявлял определенное пренебрежение к точности своей терминологии. В результате – бесконечные споры среди поколений исследователей по поводу того или иного понятия и огромная литература с анализом таких ключевых слов у Макиавелли как, например, stato, virtù, fortuna и др. Причем значительное число авторов не без успеха отстаивают правоту своих интерпретаций.

Этому возможны несколько объяснений. Первое и главное состоит в том, что Макиавелли был сыном своего времени. Судить его слог и разбирать терминологию можно только с учетом того факта, что требования нынешней науки в его эпоху еще не существовали. Отсюда и бросающаяся в глаза небрежность понятийного аппарата и вытекающие отсюда различного рода трактовки того или иного термина. По этому поводу есть немало скептических замечаний в исследованиях [100] См. по этому поводу, например, Hexter J.H. Il Principe and lo stato P. 1 13-1 14 . Один из исследователей позволил себе даже уничижительное замечание относительно «примечательной ограниченности его политического словаря» [101] Anglo S. Machiavelli: A dissection. London: Victor Gollancz, 1969. P. 242 .

Второе объяснение заключается в цели, которую перед собой поставил флорентиец: написать что-то вроде учебника или даже скорее пособия для государей в отношении управления государствами. Все остальное казалось ему, якобы, побочным. Отсюда вполне естественное отношение к языку и понятийному аппарату.

Третье объяснение состоит в том, что работу желательно было написать быстро. Затем она почти не переделывалась или не переделывалась вообще. Это обстоятельство объясняет многое.

В-четвертых, следует иметь в виду дополнительно и то, что Никколо периодически был небрежен, что сказывалось и на его работе, и на взаимоотношениях с людьми.

В скобках попробуем представить, как хохотал бы Макиавелли (а он любил это делать), узнав о многочисленных трактовках используемой им терминологии.

Наконец, пятое возможное объяснение заключается в признаваемом немалым числом исследователей факте: сравнительно небольшое произведение Никколо написано в разных жанрах и разных стилях. Впрочем, здесь есть и другие мнения.

Я желал бы также, чтобы не сочли дерзостью то, что человек низкого и ничтожного звания берется обсуждать и направлять действия государей.

Здесь Макиавелли в своем очередном самоуничижении с точки зрения нашей современности прямо противоречит духу собственных заявлений о значимости своих трудов по исследованию основ власти и управления обществом, а также данного произведения (в котором он видит « средство в кратчайшее время постигнуть то, что сам я узнавал ценой многих опасностей и тревог») , однако в принципе это совпадает с нашими представлениями об особенностях той эпохи. Такое поведение в известных случаях была нормой, и это надо просто принять как естественную черту того времени.

И все же бросается в глаза гордыняавтора (в действительности ему присущая, по свидетельствам его друзей), который не только обсуждает действия государей, но и берется направлять власть имущих в том, что касалось их действий в отношении государств. Эта гордыня особенно заметна на фоне искусственного принижения собственного образа (« человек низкого и ничтожного звания» ). Необходимый эмоциональный баланс воздействия на аудиторию, будь то один человек или множество, был, таким образом, достигнут. Один из приемов флорентийца. С другими нам предстоит познакомиться позднее.

Как художнику, когда он рисует пейзаж, надо спуститься в долину, чтобы охватить взглядом холмы и горы, и подняться на гору, чтобы охватить взглядом долину, так и здесь: чтобы постигнуть сущность народа, надо быть государем, а чтобы постигнуть природу государей, надо принадлежать к народу.

Внешне наблюдение это не совсем удачно с точки зрения истины. Едва ли сам Макиавелли отказывал себе в возможности постигнуть « сущность народа ». Больше того, в своих книгах он нередко пытался, причем с успехом, выполнить эту задачу. Другое дело, что данная фраза, видимо, была продиктована желанием осторожно объяснить, почему «человек низкого и ничтожного звания» рискнул взяться поучать государей.

Можно, конечно, предположить и большее. Сам Макиавелли принадлежал к народу, Лоренцо II (до него – Джулиано) – к государям. Соответственно, данный пассаж можно интерпретировать при желании и как честолюбивое намерение стать вровень с тем, кому адресовано это посвящение. Втайне, конечно. В том числе втайне от Лоренцо II. Правда, мне временами все-таки кажется, что это слишком сложное объяснение слишком сложного замысла.