Александр Романов - Жуки в муравейнике. Братья Стругацкие

Писатели в очередной раз ставят перед нами свои излюбленные вопросы о том, каковы пределы последствия разумного воздействия живых существ на природу. Существует ли сила мироздания, которая будет способна сопротивляться или реагировать на ее недружественное исследование. Одновременно с этим в повести можно услышать весьма заметный социально-политический подтекст. Как известно, весной 1974 года Борис Стругацкий допрашивается по делу Хейфеца, в качестве свидетеля. Впечатления и тональность проводимых допросов в органах внутренних дел находят свое отражение в третьей главе книги. Тема обезличенной силы, незримо довлеющей над живыми существами, уже не раз поднималась авторами в своем творчестве, однако в предыдущих повестях писатели все же смогли подобрать для этого содержимого более приятную художественно красивую, увлекательную форму. «Далекой Радуге», носителю схожей идеи я, как вы знаете, отдаю первенство в красоте изложения и общей формы произведений среди всех книг авторов, «Улитка на склоне» имеет весьма красочную и забавную «Лесную часть». На их фоне «За миллиард лет до конца света», увы, выделяется совсем не в положительную сторону в первую очередь своей замкнутой перегруженной бытовыми подробностями атмосферой.

Многие поклонники творчества Стругацких находят особенность написания повести оригинальной. Я же не отношусь к их числу и совершенно не ощущаю приятного привкуса интриги в начале и конце глав, которые начинаются и заканчиваются на полуслове. Более того, считаю, что именно в «За миллиард лет до конца света» Стругацкие переходят все границы литературного приличия, не позволяющие мне достойно оценить эту книгу. Повествование ведется в некоторых главах от первого лица, в других от третьего лица. Что может быть хуже? Как вы уже заметили, с самого начала анализа книг Стругацких (и не только их) я положительно отмечал те, что были написаны от лица всевидящего автора и недолюбливал книги, написанные от первого лица. Но выясняется, что авторы способны еще и на большее литературное «преступление» — смешивание фокальных точек. Борис Стругацкий позже объясняет это таким образом: «рукопись пишет Малянов (где? когда? в какой ситуации? — загадка!). Начинает как бы отстраненно — о себе, но от третьего лица, потом где-то срывается, забывает о своей отстраненности, переходит на первое, потом — снова на третье и, в конце концов, — окончательно на первое»). Этот «эксперимент» над читателем представляется мне весьма недружелюбным. Что-то подобное я ощущал, когда моя трехлетняя дочь ради детской наивной забавы, хихикая, подсыпала мне в чай соли, спрашивая, стало ли вкуснее. Интереса к книге все это совершенно не подогревает, а скорее даже напротив отбивает последние возможности и желания насладиться чтением. Впрочем, на этом разочарования не заканчиваются. Разберемся в более глубоких причинах моей нелюбви к этой повести.

Стиль повествования хоть и не перегружен добавлениями грязи и зловония (как во многих других книгах), но все же продолжает быть странным («потели и плавились старухи на скамеечках у подъездов», «работал шофером на дерьмовозе» и т.п.). Самым нелепым представляется, конечно же, абзац с мальчиком, добавленный Стругацкими в самую середину ключевой шестой главы книги, когда герои подбираются к «нащупыванию высокофилософских» загадок и разгадок.

«— Писать хочу! — объявил странный мальчик и /…/ добавил на весь дом: — И какать!»

Это кажется невероятным, но Стругацкие оставляли «это» в рукописях вплоть до чистовой версии. Зачем? Почему с таким упорством они настаивают на важности включения этого предложения? Понятно, что авторы не относились к этой повести, как к серьезной научно-фантастической прозе, но ведь и при написании несерьезной тоже должны присутствовать литературная самоцензура или хотя бы целесообразность и обоснованность.

Перейдем к анализу атмосферы и героев произведения. Здесь ситуация не менее печальная. В подавляющем большинстве сцен книги герои не покидают не то, что пределов квартиры, но даже стен «жаркой прокуренной кухни», они снова заговорили сиплыми голосами (как в ранних повестях), опять сидят на протертых табуретках на этот раз уже чуть ли не ломая их («Снеговой снова опустился на табурет. Табурет хрустнул»), расписываются на документах «огрызками от карандаша», заказ из гастронома, конечно же «Коньяк — две бутылки, водка…»… «Мойка, конечно же, переполнена немытой посудой. Не мыто было давно» (тема грязной посуды на кухне при чтении книг Стругацких кажется уже просто каким-то общим местом, по каким-то непонятным причинам они постоянно возвращаются к этой теме не в одной повести, так в другой).