Наталья Воронцова-Юрьева - Гамлет. Шутка Шекспира. История любви

Очень может быть. Потому что, задав этот вопрос и получив ответ ("Принц, как не помнить!"), Гамлет в своем рассказе - словно за ненадобностью, ведь Горацио и сам помнит! - совершенно пропускает момент отплытияи начинает с того, что, уже находясь на корабле, он не мог уснуть и, осторожно пробравшись в каюту Розенкранца и Гильденстерна, вытащил приказ короля, переписал его, поставил печать и подкинул обратно. А наутро и "случился этот бой".

*

А теперь возвратимся к сцене на кладбище. Гамлет видит похоронную процессию, но понятия не имеет, на чьи похороны он случайно попал; Горацио также со вчерашнего дня отсутствует и ничего не может сказать.

Они слышат, как Лаэрт беседует со священником, после чего, разозленный нежеланием последнего добавить что-нибудь к обряду, распоряжается опускать гроб и запальчиво говорит священнослужителю:

Слушай, черствый пастырь,

Моя сестра творца величить будет,

Когда ты в муке взвоешь.

Гамлет потрясен: "Как! Офелия?" Но что же, думает он, могло явиться причиной ее смерти?! Он видит, как королева бросает цветы в могилу: "Красивые - красивой. Спи, дитя! Я думала назвать тебя невесткой..." Он слышит, как Лаэрт громко призывает проклятья на голову того, по чьей вине Офелия лишилась разума, после чего просит не засыпать могилу, чтобы обнять сестру еще раз. И, соскочив в могилу, весьма пафосно восклицает:

Теперь засыпьте мертвую с живым

Так, чтобы выросла гора, превысив

И Пелион и синего Олимпа

Небесное чело.

А далее происходит нечто совершенно невероятное. Гамлет выходит вперед и с язвительными словами:

Кто тот, чье горе

Так выразительно; чья скорбь взывает

К блуждающим светилам, и они,

Остановясь, внимают с изумленьем?

Я, Гамлет Датчанин.

прыгает в могилу и устраивает отвратительную драку с Лаэртом - прямо на гробунесчастной Офелии! Их разнимают, но скандал продолжается. Гамлет заявляет, что любил Офелию, и что любовь к ней Лаэрта даже не может сравниться с его любовью, и что Гамлет "за это биться с ним готов, пока навек ресницы не сомкнутся"!

Гнев Гамлета выглядит настолько шокирующим, а причина, его породившая, хоть и высказана принцем, но высказана настолько туманно, что непонятна абсолютна никому. "За что же это, сын мой?" - спрашивает королева. И Гамлет снова отвечает не менее странно:

Ее любил я; сорок тысяч братьев

Всем множеством своей любви со мною

Не уравнялись бы. - Что для нее

Ты сделаешь?

Этот вопрос, это некорректное сравнение вкупе с безобразной дракой - все это дико и в лучшем случае непонятно. Чем мгновенно и воспользовался король: "Лаэрт, ведь он безумен", - как бы в мольбе взывает он к Лаэрту, пытаясь лишний раз убедить королеву в своей лояльности к принцу.

"Оставьте, ради бога!" - кричит королева. Но Гамлет еще распален:

Нет, покажи мне, что готов ты сделать:

Рыдать? Терзаться? Биться? Голодать?

Напиться уксусу? Съесть крокодила?

Я тоже. Ты пришел сюда, чтоб хныкать?

Чтоб мне назло в могилу соскочить?

Заройся с нею заживо, - я тоже.

<...>

Нет, если хочешь хвастать,

Я хвастаю не хуже.

"Это бред", - говорит королева. И это действительно похоже на бред, если только... здесь не скрыта Шекспиром иная причина. Наконец пришедший в себя Гамлет в последний раз обращается к Лаэрту:

Скажите, сударь.

Зачем вы так обходитесь со мной?

Я вас всегда любил.

После чего горько машет на все рукой и уходит. Но мы с вами останемся и разберем сцену подробней.

*

Так называемая "любовь" Гамлета к Офелии, накрепко пригвожденная к пьесе недавней фразой принца "Ее любил я" хотя и является обманной, однако крайне важна для Шекспира. Поскольку является мощным скрепляющим звеном в цепочке официальной фабулы пьесы. Эта фраза служит всего лишь яркой оберткой, добротной упаковкой для истинных событий, тайно происходящих за этим раскрашенным фасадом, ведомых уверенным пером мастера.

Смысл этих событий, полупрозрачных, едва прикрытых удобоваримой пустышкой, вряд ли бы понравился добродетельным святошам, только догадайся они, что их чистые, непорочные слезы падают на щедрую ниву "преступных", общественно-бесправных страстей. Что истинный смысл скрыт, как в могиле, в этой внешней фабуле. И что достаточно отбросить ее, как отбрасывает первый могильщик тот самый первый выкопанный им череп, как настоящая история тут же выскочит наружу насмешливой правдой, последней ухмылкой Йорика-Марло.