Сергей Синякин - За несколько лет до миллениума [сборник]

Галка открыла мне Маяковского. Это сейчас находятся литераторы, для которых хороший тон лягнуть классика. Но он — несравненный метафорист, у него строчки кипят, в них пульсирует жизнь, его умению работать с рифмой можно только тоскливо завидовать. У Маяковского было космическое мышление. Он стоял вровень со звездами.

Он — художник, создававший несколькими штрихами зримые и впечатляющие картины. А топтать его пробует серость, которая никогда ничего путного не напишет. Я заметил, что большие талантливые люди в дрязги и ссоры обычно не влезают. Им это не нужно. Дрязги организуют находящиеся рядом с литературой, они отлично знают, что только рядом, а хочется быть внутри. Можно быть деревенщиком и вместе с тем писать о Вселенной, можно писать о современном городе, и это будет рассказ о параллельных пространствах, а можно и наоборот — варишь варенье, но получается деготь. Все зависит от состояния и величины авторской души. «Косые скулы океана» — это не для каждого. Большинству достаются «Ландыши — Первого мая привет». Не надо, не надо меня разубеждать, есть идеалы, а они не меняются.

Не помню, наверное, через Галку я познакомился с Димкой Согнибедой, сыном военного преподавателя из Качинского училища. Дружба сохранилась по сей день, хотя нас разделяют тысячи километров и виделись мы за последние десятилетия считанное число раз. Димке тогда нравилась Ира Павлова — бледная, красивая, хотя и чуть длинноносая девочка из нашего класса. Единственные в нашем классе, чья детская привязанность оказалась на всю жизнь. Уже после окончания школы они случайно встретились, поняли, что это навсегда, и поженились.

Мне нравится такой конец у романов. У Грина концовки печальнее. Но романтичнее.

Помню, как мы впервые отмечали Новый год. На пластинке была песня Лили Ивановой «Венера» и пел Борис Гуджунов «Вместе счастливы». Почему-то обе песни были грустными. Это было уже в девятом классе. Перед этим в августе мы с Димкой ездили дикарями на Ахтубу под Ленинск. Ездили, конечно, не одни — с нами был одноклассник Лешка Федоров и его отец, который над ним буквально дрожал. Лешка у них оказался единственным ребенком и к тому же болел наследственной болезнью королей и знатных фамилий — гемофилией, кровь плохо сворачивалась. Так оно все и получилось — однажды, когда мы закончили школу, Лешку ударил какой-то подонок, разбил ему нос, и Лешка истек кровью. Но тогда мы были веселы, азартны и полны желания жить. На Ахтубу мы приехали потому, что там, в лагере, отдыхала Иринка Павлова, а Димка обещал к ней приехать. Мы жили в трехместной палатке. Отец Лешки Федорова был военным, а потому навел железную дисциплину. Мы вели походную жизнь, учились варить кашу на костре. Димка плавал на свидания с Иринкой, а я ловил рыбку. Если сесть на берегу, привязать к пальцу кусок лески, а на другом конце ее закрепит крючок, то можно ловить на хлеб плотву и красноперок безо всякого поплавка. Палец чувствует поклевку, и ты раз за разом вытаскиваешь рыбешек — довольно маленьких, чтобы потом хвастаться уловом, но вполне пригодных для того, чтобы сварить уху.

Стоял август. С небес падали звезды. По преданию, где-то в песках монгольскими завоевателями был зарыт золотой конь в натуральную величину. Ахтубу пересекали, высоко держа маленькие круглые головы, черные гордые ужи, стрекозы садились на головы и плечи нас троих, и это означало, как говорил Федоров-старший, что мы вырастем хорошими людьми.

Потом я подрался. Кто-то оскорбил Ирку, а драться пришлось мне, Димка для этого не был предназначен, его-то и в школе прозвали Дамочкой. Федоров-старший справедливо посчитал драку грубым нарушением внутреннего распорядка нашего лагеря и увез нас с Ахтубы.

Знаете, теперь вот, вспоминая и плывя по течению, я вдруг сообразил, что мы были достойным материалом, чтобы из него вылепить будущих жителей Светлого Полудня. В нас было зерно, которое могло прорасти. Мы были фантазерами и конструкторами, во многих из нас горела божья искра, которая превратилась позднее в пепел, а все потому, что ей незачем было гореть. Просто наши правители не знали, как к этому подступиться. Они полагали, что запретами можно добиться многого. Ерунда! Запретами ничего не добьешься. Это как флажки, которыми окружают волка, — он начинает метаться, нервничать и сходить с ума, в нем рождается злоба и ненависть к тем, кто его окружил флажками. Человек, как и всякое живое существо, должен быть свободным. Это твердое убеждение человека, который почти всю свою жизнь прожил в клетке для попугаев. И вообще, есть такой анекдот застойной эпохи: «Зэк освобождается из колонии и небрежно кивает охранявшему его прапорщику: „Счастливо тебе оставаться за решеткой“». Все мы жили за решеткой, только по разные ее стороны.