Иван Кашкин - Эрнест Хемингуэй

Все это очень напоминает внутренний кризис самого Хемингуэя. Какое-то время он был ни холоден, ни горяч, и вот расплата, – у него тоже на какой-то срок как будто был перебит хребет его творчества. Запутавшись в той самой среде, которую осудил писатель Гарри, Хемингуэй не может выбраться из неладящегося романа, вынужденная и невольная бессвязность которого отражает сложность и раздробленность его мировоззрения не менее, чем намеренная клочковатость воспоминаний, включенных в рассказ «Снега Килиманджаро».

Однако Хемингуэй помнил, что писал когда-то о «Непобежденном», и жить он хотел так же, как писал. А написал он в этом рассказе о стареющем матадоре, который ради куска хлеба и из профессионального чувства не хочет признать себя инвалидом. Он выходит на арену и даже тяжело раненный быком так и остается до конца непобежденным, – тема, к которой потом возвратился Хемингуэй в повести «Старик и море».

Хемингуэй был уже внутренне подготовлен к перелому, и перелом этот наступил почти непосредственно после опубликования «Снегов Килиманджаро», когда разразились события 1936 года в Испании.

Хемингуэй горячо отозвался на призыв о помощи, сам отправился в республиканскую Испанию и привез оттуда, кроме ряда очерков, главы о богатых, скучных людях на яхтах в Майами. Теперь он и как художник прямо говорит о том, что это они своими подачками духовно умерщвляют писателя, заставляя его лгать, чтобы жить. Что это они прямо или через своих подручных обрекают на гибель загнанных в рабочий лагерь ветеранов, толкают на преступление Гарри Моргана. А затем – и это, может быть, важнее всего – именно из Испании он привез ведущую мысль, ключ ко всему роману «Иметь и не иметь» (1937), содержащийся в предсмертных словах Гарри Моргана: «Человек... один не может... ни черта».

В Испанию Хемингуэй поехал не с пустыми руками. Собрав в виде авансов довольно крупную сумму, он снарядил на эти деньги колонну санитарных автомобилей в помощь республиканцам. Сам он в Испании как бы реализовал в жизни функции своего лейтенанта медицинской службы Фредерика Генри, выполняя не только обязанности военного корреспондента, но и по мере возможности помогая санитарному обслуживанию республиканской армии.

В период 1937–1939 годов Хемингуэй четыре раза, и подолгу, жил в осажденном Мадриде, Выезжал на фронт Гвадалахары, Харамы, Теруэля, на реку Эбро. За это время им был закончен роман «Иметь и не иметь», написана пьеса «Пятая колонна» (1938), несколько рассказов, выпущен сборник рассказов «Пятая колонна и первые 48 рассказов» (1938) и напечатан сценарий «Испанская земля» (1938), по которому Йорисом Ивенсом был в 1937 году снят документальный фильм. Сам Хемингуэй не только читал дикторский текст, но и участвовал в протекавшей в трудных фронтовых условиях съемке как подручный оператора Френо, а летом 1937 года повез фильм в Соединенные Штаты, показывал его президенту Рузвельту, добился проката его на экранах, доход с которого шел в фонд помощи республиканской Испании.

Опять, как и в былые годы, он с увлечением работал в качестве военного корреспондента, и его очерки: «Американский боец». «Мадридские шоферы» и др. – это фрагменты из газетных корреспонденций.

У Хемингуэя были старые счеты с фашистами. Здесь, в Испании, для него еще отчетливее стало лицо врага. В «героях» Герники и Гвадалахары он узнавал тех, кто разгуливал раньше в форме карабинеров при Капоретто и в черных рубашках фашистских погромщиков, или бомбил с воздуха абиссинские деревни вместе с сынками Муссолини. Здесь яснее стало для него лицо товарищей по оружию и друзей. Это были простые, мужественные и талантливые люди. Ральф Фокс, Матэ Залка, Людвиг Ренн – все это были писатели, которые тоже могли бы помогать людям только своими правдивыми книгами, но, не довольствуясь этим, они помогали и делом, сражаясь с оружием в руках, а то и отдавая жизнь. А рядом с ними Хемингуэй видел добровольцев батальонов имени Линкольна, Тельмана и Гарибальди, испанских бойцов Пятого коммунистического полка и целый батальон матадоров. По-новому переосмыслялись здесь абстрактные слова, когда-то казавшиеся Хемингуэю «непристойными», особенно слово «подвиг». Теперь оно выражало то, что должно было выражать. Только тут он наконец понял и заставил понять перед смертью своего Моргана, что в борьбе объединенные усилия значит больше, чем механическая сумма мелких слагаемых сил. Как хорошо сказал об этом Брехт: «Мы – это больше, чем я и ты».