С начала девятнадцатого века слово «классицизм» было во Франции боевым лозунгом, сначала У Давида [20] Давид, Исак Луи (1748–1825) — французский живописец. Участник революции 1789 г. Известен классической строгостью рисунка. Деятели французской революции считали его лучшим выразителем своих идеалов.
в живописи против стиля Буше [21] Буше, Франсуа (1703–1770) — французский живописец, известный изысканностью своей художественной манеры.
и Ванлоо, [22] Ванлоо, Жан-Баттист (1684–1745) — французский живописец, славившийся богатством колорита. Возможно, рассуждения Анненского, противопоставляющего Давида Буше и Ванлоо, имеют связь с мыслями Гейне, изложенными им в книге «Лютеция»: «…все произведения одного и того же периода имеют такую характеристическую черту, нарисованный знак своего времени. Например, на полотне Буше или Ванлоо отражаются грациозная напудренная пасторальность, нарумяненная шаловливая пустота, слащавое будуарное счастье господствовавшего в то время помпадурства: везде яркоцветные, украшенные лентами пастушеские посохи, нигде ни одного меча. В противоположность этому картины Давида и его учеников суть только раскрашенное эхо периода республиканской добродетели, которая затем переходит в империалистическую военную славу, и тут мы видим форсированно восторженное сочувствие к мраморной модели, отвлеченное, морозное поклонение разуму, рисунок правильный, строгий, резкий, краски мрачные, жесткие, непереваримые, спартанскую похлебку» (Гейне Г. Поли. собр. соч.: В 6-ти т. СПб., 1904. т. 2, с. 256).
а позже у поэтов старой школы против забирающих силу романтиков и их неокатолицизма. В выражении «классическая поэзия» и до сих пор чувствуется, таким образом, глубокое раздвоение.
Между тем самый классицизм гораздо глубже лежит во французском сознании, чем кажется иногда его противникам из французов.
Слово «классицизм» недаром латинское и не имеет себе параллели решительно ни в каком другом языке. Всякий французский поэт и даже вообще писатель в душе всегда хоть несколько да классик. Будете ли вы, например, отрицать, что, когда Верлен в своей «Pensee du soir» [23] «Вечернее размышление» (фр.) — В переводе И. Анненского — «Вечером» («Тихие песни»).
рисует старого и недужного Овидия у «сарматов» [24] …когда Верлен… рисует старого и недужного Овидия у «сарматов»… — Имеется в виду стихотворение Верлена, переведенное Анненским под названием «Вечером»; из него он цитирует две заключительные строки, в которых подразумеваются последние годы жизни Овидия, изгнанного из Рима по приказанию императора Августа и умершего в ссылке на западном побережье Черного моря. «Le pauvre Leiian» (фр.) — «бедный Лелиан» — так называл себя Верлен.
и кончает свою пьесу стихами:
О Jesus, Vous m'avez justement obscurci
Et n'etar point Ovide, au moins je suis ceci, [25] За темный жребий я на небо не в обиде: И наг и немощен был некогда Овидий. (из «Тихих песен», с. 66).
здесь говорит не только le pauvre Lelian, [26] Бедный Лелиан (фр.).
но и культурный наследник Рима?
Или разве когда какой-нибудь «старый богема» объявляет стихами Мориса Роллина: [27] Анненский цитирует ниже строки из стихотворения Мориса Роллина «Богема».
Je suis hideux, moulu, racorni, dejete!
Mais je ricane encore en songeant qu'il me reste
Mon orgueil infini comme l'eternite, [28] См. сборник «Les nevroses». 1896, с. 276 и перевод в «Тихих песнях», с. 106. Я струпьями покрыт, я стар, я гнил, я — парий. Но ухмыляюсь я презрительно, когда Помыслю, что ни с кем не хаживал я в паре.
вы не чувствуете здесь чего-то более сложного, чем раздражительное высокомерие нищего интеллигента, и именно благодаря тому, что этот интеллигент сознает себя человеком римской крови?
В кодексе классицизма значится вовсе не один вкус Буало, кодекс этот требует также особой дисциплины. Мера, число (numerus, nombre) — вот закон, унаследованный французами от Рима и вошедший в их плоть и кровь.
И эллинизированный римлянин недаром так оберегает и до сих пор во французе свое духовное господство над мистическим кельтом и диким германцем, слившими его кровь со своею.
На самом языке французов как бы еще остались следы его многострадальной истории. А это вместе с сознанием мировой роли французского языка еще более укрепляет во французе двух последних веков мысль о том, что его латинская речь, не в пример прочим, есть нечто классическое .
Что-то, добытое тяжким трудом, победоносное и еще запечатленное римской славой, засело в глубине самого слова classique, и мы напрасно стали бы искать того же смысла в немецком klassisch или в нашем «классический».
Читать дальше