Сухбат Афлатуни - Дождь в разрезе (сборник эссе)

Единственное, что остается неясным, — это собственно народ и то, как и насколько он оказывается объектом новой гражданской лирики, от имени которого говорит поэт и к которому он обращается. По крайней мере, обе недавние полемики — и Топорова с Гандельсманом, и Кузьмина с Емелиным — высветили эту потребность в отсылке к «народу» в разговоре о гражданской лирике, а с другой стороны — невозможность эту инстанцию как-то внятно определить. Что неудивительно, поскольку понятие «народ» сегодня в России остается содержательно ненаполненным. Не потому что нет его «демографического» носителя, он-то как раз присутствует. А потому, что переход от имперской нации к нации гражданской происходит тяжело и травматично: прежнее ушло, новое еще не пришло. В любом случае, сама постановка вопроса о «народе» скорее радует — если поэты не дадут увлечь себя, как это также бывало в истории, «мифу о народе». Если же начнется переход от приватного, частного я , мучимого фобиями терактов и войн (а именно эти фобии пока, как я попытался показать, и подпитывают новую гражданскую лирику), — к некому социально-осмысленному «Я и ТЫ»… Впрочем, это уже тема для социолога, если не сказать — футуролога; меня же интересует, насколько все это отразится в стихах. И отразится ли это вообще — учитывая особую, причудливую оптику поэтического отражения.

Статья Игоря Шайтанова «И все-таки — двадцать первый…» [200] Шайтанов И. И все-таки — двадцать первый… Поэзия в ситуации после-пост-модерна // Вопросы литературы. — 2011. — № 4. Дискуссия была продолжена Алексеем Алёхиным ( Алёхин А. «Поэзия — это любовь в широком смысле слова». Беседу вела Е. Луценко // Вопросы литературы. — 2012. — № 1), а отдельные ее темы затронуты Владимиром Губайловским ( Губайловский В. Искусство памяти // Дружба народов. — 2012. — № 5) и Аллой Марченко ( Марченко А. Свет мой, зеркальце, скажи. Субъективные заметки о поэзии и критике // Дружба народов. — 2012. — № 7). возобновила дискуссию о современной поэзии, предыдущий «раунд» которой, напомню, прошел на страницах «Вопросов литературы» в середине нулевых. Спор вращался тогда вокруг бренда «новейшая поэзия» и того, что есть «современность» поэзии в целом.

За прошедшее пятилетие споры эти потеряли накал. Что-то из формальных новаций впиталось современным поэтическим языком. Наиболее радикальные изыски (редко, впрочем, превосходящие своей радикальностью эксперименты вековой давности) окончательно отошли в область филологических ребусов.

Основное размежевание происходит сегодня не внутри современной поэзии — а вне ее. На ее пределах, на границах между поэзией и не-поэзией.

В плане профессиональном — между поэзией и любительским стихотворством. В функциональном — между поэзией в ее самостоятельном качестве и прикладной поэзией (текстами песен, рифмованными фельетонами, стихами для детей)…

Наконец, в жанровом плане — между поэзией и прозой.

Что касается первых двух разделений, то о них — в другой раз. Этот очерк будет посвящен отношениям современной поэзии с прозой. Я постараюсь не только коснуться вопросов, поставленных в рамках нынешней дискуссии, но и развить то, что писал о «прозе в поэзии» в ходе прошлой [201] См.: Абдуллаев Е. Проза в поэзии: в поисках единства? // Вопросы литературы. — 2006. — № 5. .

Здесь сразу стоило бы ввести одно важное понятие: цикл прозаизации .

Но начну все же не с него, а с вечного вопроса об отличии поэзии от прозы.

Определить же, чем они отличаются, — и сложно, и просто. Сложно — поскольку соотношение их исторически изменчиво. И просто — поскольку за всей этой изменчивостью проглядывают некие базовые признаки. Не признаки поэзии и прозы как таковых, а именно их функционального различия.

Поэзия — это то, что предназначено, во-первых, для запоминания, во-вторых, — для воспроизведения [202] Мысль, содержавшаяся уже в определении М. Гаспарова: «Стих — это текст, ощущаемый как речь повышенной важности, рассчитанная на запоминание и повторение» ( Гаспаров М. Л. Очерк истории европейского стиха. — М.: Наука, 1989. — С. 8). Хотя — запоминание и повторение стиха может происходить и без ощущения его «повышенной важности» (как мы автоматически запоминаем рекламные стихи). .

Художественная же проза предназначена, во-первых, для чтения, а во-вторых, — для усваивания.