Иннокентий Анненский - Бальмонт-лирик

История оценит в свое время трудную и важную роль русского журналиста. Русский гений наделен такой редкой силой, скажу даже — властью, приспособляемости, что в нашей литературе были крупные писатели, которых как-то нельзя даже представить себе вне журнала. Достаточно назвать имена Глеба Успенского и Салтыкова. Выработался мало помалу особый тип художественных произведений вроде салтыковского «За рубежом», едва ли не вполне чуждый Западу. Не говорить же о Лабуле [4] Лабуле де Лефевр Эдуард Рене (1811–1883) — французский публицист, ученый, общественный деятель. или последней формации Барреса. [5] Баррес Морис (1862–1923) — французский писатель.

Я бы назвал характер произведений Салтыкова байронизмом журналистики. Салтыкову же мы обязаны и едва ли не апогеем развития нашего служилого слова.

Эзоповская, рабья речь едва ли когда-нибудь будет еще звучать таким злобным трагизмом.

Придется ли говорить о судьбе русских стихов с 40-х годов и до конца века? Я не буду уже поминать всех этих Крешевых, [6] Крешев Иван Петрович (1824–1859) — поэт и переводчик. Грековых [7] Греков Николай Порфирьевич (1810–1866) — поэт и переводчик. и скольких еще, которые отцветали, не успевши расцвесть, но такие поэты, как Случевский [8] Случевский Константин Константинович (1837–1904) — поэт и прозаик. и Кусков, [9] Кусков Платон Александрович (1834–1909) — поэт. начавши писать в юности, должны были, в силу внешних обстоятельств, замолкать на десятки лет до преклонного возраста. А рядом процветали стихи Шеллера [10] Шеллер (псевд. Михайлов) Александр Константинович (1838–1900) — поэт и про заик. и Омулевского [11] Омулевский (Федоров) Иван Васильевич (1836–1883) — поэт и прозаик. и все эти забытые теперь с сербского, из Петефи, [12] Петефи Шандор (1823–1849) — венгерский поэт. из Ларры [13] Ларра — Ларра-и-Санчес де Кастро Марьяно Хосе де (1809–1837) — испанский писатель, критик, публицист. — мимоходом, никогда не писавшего стихов.

Вы помните, конечно, что Писарев одобрял поэзию Майкова. [14] Вы помните, конечно, что Писарев одобрил поэзию Майкова. — Анненский, очевидно, имеет в виду слова из статьи Писарева «Писемский, Тургенев и Гончаров»: «У наших лириков, за исключением гг. Майкова и Некрасова, нет никакого внутреннего содержания…» («Русское слово», 1861, кн. 11, с. 5). Но каково было это одобрение? Базаров видел в довольно смело выраженном эпикуреизме тогда еще молодого Майкова законное заявление о требованиях организма. Хороша, подумаешь, поэзия!

Говорить ли о судьбе Алексея Толстого, которого начинают понимать лишь через 30 лет после его смерти, о только что собранной сокровищнице Фета, о Тютчеве, которого знают только по хрестоматии Галахова; [15] Галахов Алексей Дмитриевич (1807–1892) — историк литературы. Составитель пособий по истории русской литературы, в том числе книги «Русская хрестоматия» (1842). о поэзии Полонского, этой растрепанно-яркой комете нашей литературы?

Если бы кто-нибудь сделал для нее хоть то, что покойный поэт сделал для Бенедиктова. [16] … что покойный поэт сделал для Бенедиктова. — Я. П. Полонский подготовил к изданию сочинения Бенедиктова.

Да что я говорю о судьбе наших di minores, [17] Здесь: меньших по значению (лат.). когда исследование сто летнего Пушкина после всех памятников, обедов и речей начато только вчера академиком Коршем, [18] Корш Федор Евгеньевич (1843–1915) — академик, профессор классической филологии, переводчик. Историко-литературные работы Корша посвящены критическому анализу текстов классических авторов, восточной, славянским и русской литературам. и если хоть несколько известно в литературе, то лишь благодаря своему анекдотическому поводу. [19] … исследование столетнего Пушкина… известно в литературе… благодаря своему анекдотическому поводу. — имеется в виду книга Корша «Разбор вопроса о подлинности окончания „Русалки“ А. С. Пушкина но записи Д. П. Зуева». Анекдотический повод — публикация в «Русском архиве» окончания «Русалки», якобы записанного Д. П. Зуевым. Впоследствии подлинность записи Зуева была опровергнута. Эстетизм силою обстоятельств сроднился в нашем сознании с нераскаянным барством, и только история разберет когда-нибудь на досуге летопись его многострадальности. Развитию нашего устного слова очень мало помогала до сих пор и школа, благодаря тому, что толстовские училища безусловно ограничили устное преподавание наше в пользу учебника, и все мы в лучшую пору нашей восприимчивости должны были посвящать часы самой свежей работы учебникам, т. е. книгам нелитературным по самому существу. Мудрено ли, но у нас нет до сих пор литературного стиля, хотя были и есть превосходные писатели, и ораторы, и даже стилисты, главным образом, кажется, по канцеляриям.

Читать дальше