Лео Яковлев - Достоевский - призраки, фобии, химеры (заметки читателя).

Отметим, что и Достоевский в своих заграничных письмах тоже любил вставки на иностранных языках.

Есть еще один мотивчик в переписке Достоевского: сначала в ней в 1875 г. появляется один «русский жид», к которому ходит множество «здешних [немецких] жидов» поговорить про гешефты, затем количество гадких жидовских рож неуклонно возрастает, к 1879 г. они заполняют Берлин и всю Германию (отметим на всякий случай, что в те годы количество евреев в Германии не превышало 2 % населения этой страны), а затем в 1880 г. «они» уже угрожают всему миру.

Таким образом, в своих «интернационалистических» высказываниях Достоевский предстает скорее обыкновенным мизантропом, нежели «всечеловеком», а «человечество», о котором он столько говорил, он просто не узнал в лицо. Не принимая чуждую ему жизнь, он даже не пытается по-человечески понять того, кто ему с первого взгляда не «пондравился». (К тому же это опасно для русского человека: вот Тургенев, к примеру, приобщился к чужой культуре — и утратил свою, исписался…) Такой вот явно ущербный «гуманизм» был свойственен Достоевскому.

При всем при том, некоторые фрагменты его писем, приведенные в составе предложенной читателю подборки, все же нуждаются в пояснениях.

Не будем нарушать хронологию и начнем с письма Александру Александровичу Романову от 10 февраля 1873 г., содержащего автокомментарий к роману-памфлету «Бесы» и являющегося своего рода доносом на представителей демократического движения 40—60-х гг. XIX в. Из конкретных имен здесь названы только Белинский и Грановский, но фамилии их употреблены во множественном числе, дабы показать, что «их» легион. Это не первое и не последнее письмо будущему царю. В первом — от 28 января 1872 г. он благодарит наследника за помощь, выразившуюся в выделении ему от казны некой суммы денег, позволившей ему расплатиться с кредиторами по возвращении в Россию, а со следующим — от 16 ноября 1876 г. — преподносит ему очередной выпуск «Дневника писателя». Роман же «Братья Карамазовы» он вручил будущему Александру III во время личной встречи в Аничковом дворце 16 декабря 1880 г. в 12 часов дня.

Вообще же, если десятилетие 1861–1871 гг., когда Достоевский решал свои матримониальные задачи, а потом прятался за границей с молодой женой от кредиторов, можно назвать «рулеточно-брачным» периодом его жизни, то в 1872 г. начался его «фрачный» период — период сближения с сильными мира сего. В круг его общения в этот период входят лица, близкие ко двору и правительству — кн. В. П. Мещерский, гр. С. А. Толстая (вдова поэта), Т. Филиппов, гр. А. Е. Комаровская, жена начальника Главного управления по делам печати К). Ф. Абаза, С. П. Хитрово — жена известного дипломата, Е. А. Нарышкина, дочь дворцового архитектора Е. А. Штакеншнейдер, будущий министр финансов И. А. Вышеградский, графиня Е. А. Гейден, Ю. Д. Засецкая и другие, и, наконец, представители правящей династии — великие князья Александр Александрович, Константин Николаевич, Константин Константинович, Николай Николаевич, Дмитрий, Павел и Сергей, цесаревна Мария Федоровна (будущая императрица), великие княгини Мария Максимилиановна и Мария Николаевна. Ангелом-хранителем писателя на его пути в высшее общество был Константин Петрович Победоносцев, с которым он познакомился в доме кн. В. П. Мещерского зимой 1872 г. Трудно сказать, какие цели преследовал этот хитрый и терпеливый политик, приближая к себе Достоевского. Не исключено, что, ощутив определенное идеологическое родство со своим подопечным и возможность на него влиять, Победоносцев заранее спланировал, а потом постепенно осуществил его сближение с представителями императорского дома. Победоносцев, вероятно, почувствовал, что Достоевский дорожил своей принадлежностью к дворянскому сословию: критик «помещичьей литературы», представителями которой в его представлении были гр. Л. Толстой, Тургенев и др., он сам, будучи сыном мелкопоместного дворянина, всю жизнь мечтал о большом поместье, которое обеспечило бы ему достойное место в среде крупных и влиятельных землевладельцев. По иронии судьбы он умер в тот момент, когда его мечты были близки к осуществлению: появилась возможность приобретения имения, другое землевладение вот-вот должно было быть им получено по наследству, а сам он стал почти что своим человеком в придворных кругах, и в его жизни возник новый «Петербург Достоевского», в котором бедные кварталы и грязные лестницы с «жидочками» сменились Аничковым, Мраморным и прочими, становившимися ему теперь доступными, дворцами.